Наследники с Пайнэппл-стрит

Порой казалось, что предельная телесность их отношений неразрывно связана с их несомненной родственностью. Они представляли собой два тела и обожали чувствовать себя живыми в собственных телах. Казалось, они не просто рты, руки и груди, но и квадрицепсы, сгибатели бедра и бицепсы – мышцы, чтобы разогревать или охлаждать их, и пот был неотъемлемой частью всего, чем они занимались. Джорджиана чувствовала себя самой собой, в первую очередь когда двигалась, и видела, что и Брэди точно такой же, как она. Во время пробежек ее никогда не заботило, кто на нее смотрит и что ей следует говорить; трепыхания и судороги внутри сменялись приятным жжением в легких и мышцах ног, приходило понимание, что единственное, о чем ей следует беспокоиться, – это движение, стремление вперед и что она всецело принадлежит текущему моменту.

Брэди явно пока не горел желанием знакомиться с ее друзьями и родными, и она не просила его познакомить ее с семьей. На работе скрывать отношения казалось совершенно естественным делом, ведь он занимал гораздо более высокий пост и был на десять лет старше; возможно, искра между ними разгоралась ярче именно потому, что они знали, что существуют прежде всего за пределами привычной жизни. Джорджиана не нуждалась в статусе его девушки, не старалась застолбить этот участок, потому что со всей определенностью и уверенностью знала, что ее чувства к Брэди полностью взаимны и что, даже если они называют их дружбой, Брэди все равно смотрит на нее так, что внутри все наливается жаром и будто пробегает электрический разряд. Они оставались друзьями с привилегиями, и для Джорджианы эти привилегии заключались в том, что она спала с тем, кого безоглядно любила.

6. Дарли

Дарли нравилось считать себя добродушной и покладистой: играя с родными в теннис, она не обращала внимания на заступы, никогда не отправляла обратно на кухню еду в ресторанах и даже, скрипя зубами, улыбалась, когда Малкольм валился на диван в той же кишащей микробами одежде, в которой сидел в самолете. И только одно всерьез раздражало Дарли, доводя ее до помешательства: когда белые мамочки на детской площадке, играющие в сквош старухи в клубе и даже, к ее ужасу, некоторые дальние родственники восклицали: «Дети-полуазиаты такие лапочки!» Или: «Как бы я хотела, чтобы мой малыш был наполовину корейцем!» Или: «Как же вашим детям повезло иметь такую экзотическую внешность». От этого в висках у Дарли начинал стучать пульс. Мысль о том, что Поппи и Хэтчер настолько отличаются от прочих детей, что все вокруг это замечают, или что они считаются «экзотикой» вроде сушеных личи прямиком из тропиков, переполняла ее яростью.

Для Дарли она служила болезненным напоминанием о том, насколько белым всегда был ее мир. Они жили в Бруклине, но все население их многоквартирного дома было белым. Как и почти весь круг их друзей, их клуб во Флориде, и, когда она огляделась на свадьбе Корда и Саши, оказалось, что цветных гостей можно пересчитать по пальцам одной руки. Родители Дарли полюбили Малкольма с первого же дня знакомства, но, несмотря на это, случались моменты, когда становилось мучительно очевидно, что они общаются только с белыми: когда Тильда неправильно произносила «байпок»[4], когда Чип считал любую еду с сальсой «этнической», когда они называли гангста-рэпом любую музыку, в том числе ритм-н-блюз, хип-хоп или поп.