Наследники с Пайнэппл-стрит

Саша застонала. В те вечера, когда натурщики не являлись, позировать приходилось кому-нибудь из художников. Добровольцу доставалась половина денег из кофейной банки, но эта плата была ничтожно малой за полтора часа неподвижного сидения в одной позе с ноющими мышцами и онемевшими ступнями. Когда Саша в прошлый раз вляпалась в позирование, ощущение затекшей шеи не проходило целую неделю.

В четверть восьмого Вара отчаялась дозвониться до натурщика и поставила в банку дюжину кистей, пометив кончик одной из них синей краской. Позировать предстояло тому неудачнику, кто вытянет ее. Один за другим собравшиеся вслепую вытягивали кисти из банки, Саша выдохнула с облегчением, увидев, что ей досталась обычная, коричневая. Вытянувший синюю кисть Зейн чертыхнулся.

– Гребаную синюю я уже вытаскивал в феврале. Вот блин, – жаловался он, стаскивая рубашку с длинным рукавом и допивая остатки своего вина. Выйдя на середину комнаты, он расстегнул джинсы и стряхнул их с ног на пол. Он злился, и Саша подавила смешок. Ничто не сравнится с наслаждением девяносто минут глазеть на того, кто пыхтит и дуется, позируя с голым задом. И тут хлопнула распахнувшаяся дверь, и растатуированный здоровяк ворвался в мастерскую, на ходу швыряя сумку и сконфуженно извиняясь. Натурщик все-таки явился.

– Й-есть! – взревел Зейн, рывком натянул джинсы и метнулся к своему табурету, набрасывая рубашку. Все захлопали, Вара потрепала его по плечу. Забавно, размышляла Саша. На уроках рисования с натуры она со временем перевидала голыми всех своих друзей и ничего менее сексуального представить себе не могла. И все-таки она предпочитала рисовать профессиональных натурщиков. Зачастую ими бывали актеры, в их позах ощущалась особая энергетика, или же люди значительно старше ее, с телом, настолько отличающимся от Сашиного, что она обо всем забывала, изучая игру света на их коже. Она обожала рисовать мужчин с выпуклыми мышцами или обвисшими животами, женщин со шрамами или мясистыми, мощными икрами – словом, всех, кто выглядел иначе, всех, кто побуждал ее замереть и по-новому взглянуть на формы человеческого тела.

Отставив свой пластиковый стакан, Саша приступила к наброску. Не прошло и нескольких минут после начала сеанса, как в мастерской воцарилась тишина, которую нарушал лишь шорох карандашей и время от времени – невнятное бормотание или шелест бумаги. Рисуя, Саша развлекала себя мыслями о том, каким чуждым показался бы ее мир родным Корда. И размышляла, видела ли Тильда хоть когда-нибудь голого мужчину, если не считать ее мужа. – и видела ли голым хотя бы его.

Позднее вечером, возвращаясь домой на велосипеде и чувствуя себя слегка навеселе, Саша задумалась о родном городе. Пожалуй, район, где жила Вара, нравился ей именно потому, что напоминал Род-Айленд. В отличие от Бруклин-Хайтс, наводненного туристами и молодыми родителями-снобами, Ред-Хук был определенно рабочим районом «синих воротничков». Саша просто ощущала его по-другому.

В Род-Айленде неподалеку от дома Сашиных родителей был клочок земли у реки, где Майк Майклсон держал свою лодку-динги. Да, большинство хозяев таких лодок ставили их во дворах или платили за стоянку на цепи у причала, но Майку Майклсону было уже за восемьдесят, и никто не требовал, чтобы он тащил динги целый квартал до своего дома, вот он и оставлял ее на берегу. А потом однажды вновь прибывшая в город семья купила огромный дом на противоположной стороне улицы и заявила, что заросший травой участок берега принадлежит им, якобы он входит в территорию, указанную в свидетельстве о собственности. Новые хозяева установили табличку «Частная собственность. Ставить лодки запрещено». Динги Майка Майклсона осталась на прежнем месте, а на следующий день рядом с ней появилась вторая лодка. Через день – еще одна. И вскоре на берегу уже теснилось тридцать динги, и все, кто проходил мимо по пути к причалам, фотографировали их и ухмылялись. Новые хозяева убрали табличку.