Наследники с Пайнэппл-стрит

Джорджиане понадобилось в туалет, и она, покинув зал и отправившись на поиски, поднялась по мраморной лестнице в красивый салон с обилием пухлых кресел и зеркал в позолоченных рамах. В дамской туалетной комнате она промокнула бумажным полотенцем лицо и поправила макияж перед зеркалом. Шляпу она давным-давно сняла, большие очки от «Шанель» подняла надо лбом на манер ободка для волос. У нее ныли ноги, она умирала от жажды, поэтому вместо того, чтобы вернуться к танцующим, направилась по лабиринту устланных коврами коридоров обратно к столу, где заметила одиноко сидящего Кертиса. Слегка навеселе и от этого чувствуя прилив дружелюбия, Джорджиана прихватила со стола воду и отодвинула соседний с Кертисом стул.

– Ну что, Кертис, веселишься? – с улыбкой спросила она.

– Да нет, не особенно. – Он нахмурился, бросил в нее короткий взгляд и отвел глаза, засмотревшись куда-то поверх ее головы.

– Что-то не так?

– Если тебе приходится спрашивать, значит, и говорить тут не о чем, – ответил он.

– Что?.. – Джорджиана совершенно растерялась. Почему он ведет себя с ней так грубо?

– А ты что, не видишь, какая все это жопа? Поверить не могу, что я здесь.

– При чем тут жопа, если мы отмечаем день рождения? Нет, ничего такого я не вижу, – раздраженно заявила Джорджиана.

– По-твоему, это круто – что компашка богатеньких белых детишек, познакомившихся в частной школе, вырядилась на потеху эмигрантам и заявилась к ним в район? Ты считаешь, в этом нет ничего такого?

– Это и есть «олигархический шик». Высмеивание богачей. И потом, русские – белые, – нахмурилась Джорджиана.

– Как я уже сказал, само то, что ты задаешь такие вопросы, означает, что обсуждать их с тобой не имеет смысла. Милые очочки. – Кертис отвернулся от нее и уткнулся в телефон.

– Да пошел ты, Кертис. Ты меня не знаешь.

– Еще как знаю. Ты из богатой семьи торговцев недвижимостью, живешь за счет трастового фонда и имеешь весьма смутное представление о том, что за пределами обласканного и изнеженного золотого процента существует целый мир.

– А ты, значит, живешь в Зукотти-парке? И прошел суровую школу жизни? Может, ты и в Принстоне не учился?

– Хочешь сказать, за счет трастового фонда ты не живешь?

– Я работаю в некоммерческой организации, благодаря которой население развивающихся стран обеспечивают медицинскими услугами, – ледяным тоном выговорила Джорджиана.

– И кто же платит за жилье, которое ты снимаешь?

– У меня свое.

– Значит, квартиру тебе купили богатые родители.

– Деньги мне оставили бабушка с дедом, и это не твое дело.

– И каким же образом у них появились эти деньги?

– Ну, часть они унаследовали…

– Стало быть, твоя семья разбогатела на своем богатстве.

– Нет, мой дед упорно трудился.

– И чем же он занимался?

– Вложениями в недвижимость.

– Джентрификацией, – самодовольно кивнув, уточнил Кертис, будто это доказывало его правоту.

– Ты болван.

– Скорее всего, да. Но мне, по крайней мере, хватает ума, чтобы понимать это. Давай, веселись – посмеши людей, предков которых не было среди пассажиров «Мейфлауэра», – с этими словами Кертис резко встал, отодвинув стул, и, широко шагая, вышел из зала. У Джорджианы пылали щеки, к ее ужасу, она поняла, что плачет – слеза скатилась по щеке до уголка ее губ. Она поспешно вытерла щеку, взяла первый попавшийся стакан со стола, налила в него водки и отпила глоток. Ну и мудак.

Той ночью, пока автобус мчался по Белт, Джорджиана огляделась по сторонам. Разумеется, ее друзьям повезло в жизни, разумеется, им совершенно незаслуженно досталась куча преимуществ, но она знала их и видела, что они хорошие люди. Ради нее Лина и Кристин легли бы поперек улицы. Они голосовали за демократов, поддерживали регулирование рождаемости, у них имелись абонементы на посещение музеев. Члены их семей заседали в комитетах, они платили за столики на благотворительных акциях и не скупились на чаевые. Родители Джорджианы даже оплатили высшее образование обоих детей Берты. А Кертис Маккой – напыщенный лицемер. Но разговор с ним оставил у Джорджианы ощущение шока, и когда утром она проснулась, пованивая маринадом и перегаром, то не смогла определить, в какой мере ее похмелье вызвано физиологическими причинами, а в какой – отголосками спонтанной грубости Кертиса.

Избавиться от этого настроения ей никак не удавалось. Все воскресенье она провела в таком состоянии, будто ей только что сообщили нечто страшное – например, что ее квартира сгорела или что исследования выявили канцерогенность авокадо. Глупо, если уж начистоту. Какой-то урод-миллиардер, семья которого продает правительству бомбы, назвал плохим человеком ее. И впрямь умора.