Наследники с Пайнэппл-стрит

За едой говорили об исландской певице Бьорк, которая выставила свою квартиру на Генри-стрит на продажу за девять миллионов долларов (они с бывшим, Мэттью Барни, ставили свою большую черную яхту на Ист-Ривер); о маминой партнерше по теннису (Фрэнни повредила запястье и могла не появиться на корте в течение нескольких недель, на что горько сетовала Тильда); о таинственных туннелях, соединяющих столько зданий по соседству, бывших ранее в собственности «Свидетелей Иеговы» (эти туннели имели смысл, когда все здания принадлежали одной и той же организации, но что прикажете делать с целым подземным лабиринтом прачечных и кладовых, если он соединяет твой дом с чужим?). Когда Джорджиану спросили о том, как прошел день рождения Себастиана, она рассказала про дансинг, музыку и еду, но ни словом не упомянула о Кертисе.

– Только я вот подумала… – нерешительно начала она. – Темой был «олигархический шик». Как вы считаете, это не оскорбительно?

– Когда я учился на младших курсах, двух студентов вызывали на дисциплинарную комиссию, потому что они устроили на Синко де Майо вечеринку в сомбреро, – сказал Корд, отрезая кусочек курицы. – Я считаю, что на дисциплинарное взыскание их поступок не тянул, но сам не стал бы сейчас устраивать такую вечеринку.

– А у нас на первом курсе была вечеринка «Сутенеры и проститутки», все вырядились в маечки на бретельках, нацепили серьги-обручи, а парни норовили всучить девчонкам деньги за поцелуи, – с вытаращенными глазами объявила Дарли. – И никому в голову не пришло сообщить преподавателям, но меня ужас берет всякий раз, как я об этом вспоминаю.

– А ты ходила? – спросила Саша.

– Да, но не наряжалась, – ответила Дарли, кусая губы. – Кажется, я была в свитере от «Брукс Бразерс».

– И все-таки, как по-вашему, «олигархический шик» – это оскорбительно? – не унималась Джорджиана.

– Это, наверное, была вечеринка на тему «мафиози и их жены» или что-то в этом роде, – предположил Малкольм. – Словом, не столько для того, чтобы высмеять мафиози или там олигархов, – скорее чтобы напомнить об опасных стереотипах, касающихся итало-американцев или американцев с русскими корнями.

– Вполне возможно, – согласилась Джорджиана, мысленно сгорая от стыда за то, что единственному цветному члену ее семьи пришлось давать ей объяснения насчет этнических стереотипов. После этого разговор ушел в сторону, перескочил на «Сопрано» и «Американцев», а потом с неизбежностью, типичной для всех разговоров о кино и телевидении, – на разглагольствования отца о том, почему он в принципе никогда не считал Вуди Аллена смешным, будто отсутствие у него чувства юмора означало, что он интуитивно узнал о провинностях режиссера с помощью некой всеведущей силы, а не просто невзлюбил «Энни Холл».

Как и Корд, Джорджиана закатила глаза, когда Поппи вбежала в комнату с криком:

– Хэтчера рвет!

Дарли пулей сорвалась с места, все бросились за ней в спальню, где увидели, как Хэтчер, сидя на коленях на полу, горько плачет над лужицей прозрачной рвоты с каким-то белым камушком, поблескивающим в середине.

– А это еще что такое? – изумилась Тильда.

Дарли, как все матери, без предвзятости относящаяся ко всякого рода выделениям организма, вынула из лужи камушек и поднесла к свету.

– Это зуб.

– Зуб? – в тревоге переспросил Малкольм, похлопывая Хэтчера по спине. В свои пять и шесть лет дети еще не успели потерять ни одного молочного зуба. – Дай-ка посмотреть, дружище… который это был? – Он заглянул в открытый рот Хэтчера. – Ничего не вижу.

– Вот, возьми мой фонарик, – Джорджиана мазнула по экрану телефона, включив фонарик, и они вместе посветили в рот Хэтчеру, чтобы выяснить, где находился выпавший зуб.

– Все зубы у него на месте, – нахмурился Малкольм.

– Мы нашли его в ящике, – прошептала Поппи.

– Нашли в ящике? – переспросила Дарли. – В каком ящике?

– Мы думали, это пакет с жвачкой. Вон там, – Поппи указала на приоткрытый ящик комода. Малкольм заглянул в него и достал старый пластиковый пакетик, полный каких-то белых штучек.

– Это что, зубы? – в ужасе спросил он.

– Ой… – Дарли сконфуженно прикусила губу. – Это мои, молочные.

– Боже мой… – Джорджиана почувствовала, как у нее глубоко внутри вскипает смех, и постаралась сдержать его. – Твой сын нашел твои молочные зубы тридцатилетней давности в пакете, принял за жвачку, проглотил, и его вырвало ими. Боже мой, Дар, это же невероятно! – И не в силах больше сдерживаться, она разразилась хохотом, выплескивая тревогу. Обводя взглядом родных – неуверенно хихикающих Поппи и Хэтчера, Малкольма и ее отца со слегка брезгливыми гримасами и пристыженную Дарли, – она поймала взгляд Саши. ОД выглядела абсолютной победительницей.

Во вторник по пути на теннисные корты она рассказала Брэди о том, как прошли ее выходные, – о дансинге, разговоре с Кертисом, только про зуб умолчала. История с зубом была слишком противной, чтобы делиться ею с человеком, с которым она рассчитывала и впредь заниматься сексом.