Нация прозака

За неделю до отъезда в Лондон, на свадьбе, я встретила Барнаби Спринга, выпускника Гарварда, который жил на Слоун-сквер и проматывал свое наследство на всякие авантюры в киноиндустрии. Весь прошлый год он провел на съемках в Кении, или в Мозамбике, или на Борнео, что-то такое. Барнаби родился и вырос в Лондоне, настоящий брит, кроме шуток, мальчик из Итона, который переходил из одной школы-интерната в другую с тех пор, как ему исполнилось семь, а еще пообещал встретить меня в аэропорту, ну и вообще быть в моем распоряжении, когда я приеду. В предвкушении будущей поездки я была в неплохой форме на той свадьбе, так что, уверена, Барнаби понятия не имел, на что подписывался. Возможно, к нему пришли проблески понимания, когда я позвонила ему шесть или семь раз в ночь перед вылетом – я впервые в жизни звонила на другой континент и, видимо, взбудораженная новизной, решила набирать его номер снова и снова – просто чтобы удостовериться, что он будет в аэропорту вовремя или даже немного заранее. Каждый раз я пыталась заново ему объяснить, что мне неловко за свою тревожность и так не хотелось быть навязчивой, просто все дело в том, что в Европу я лечу впервые, и у меня вроде как есть эта жуткая фобия – она началась еще в летних лагерях, где я постоянно скучала по дому – насчет встреч в аэропортах и на автобусных вокзалах. Я пыталась над собой подшучивать – хо-хо-хо, я такая глупышка, – и Барнаби вроде как был не прочь подыграть. Но приблизительно к седьмому моему звонку, когда в Англии было пять утра, мои предотъездные волнения уже не казались Барнаби такими же очаровательными, как в самом начале, и превратились в источник бессонницы и раздражения.

Само собой, перелет в Англию от начала до конца оказался сплошной бессонницей и раздражением. Я глотала одну таблетку тиоридазина за другой, но нервничала так сильно, что не смогла заснуть в самолете. На счастье, как только мы прибыли в Гатвик, где надо было проходить таможню и бог знает что еще, лекарство наконец начало действовать. Пробираясь через аэропорт, я чувствовала, будто бреду по наполненной эфиром пещере с кандалами на ногах. Воздух, все вокруг, сама атмосфера – все казалось таким плавным, все сопротивлялось движению. Я почти заснула в машине Барнаби (конечно, это был Jaguar), но мне показалось, что это будет невежливо, и я изо всех сил старалась не спать и не отвлекаться. Вот тогда я и поняла, какой отчаянной ошибкой было лететь в Лондон: во всем городе у меня не было ни единого друга, мне придется полагаться на добрых незнакомцев со странным акцентом и тратить тонны энергии, чтобы оставаться милой и очаровательной, хотя к тому времени все мои умения сведутся к готовности вырубиться в любой момент. Ну и идиотка! Я еле удерживалась, чтобы не попросить Барнаби прямо сейчас вернуть меня в Гатвик, немедленно посадить на самолет домой, потому что это была ошибка ошибок.

Но потом я вспомнила, что мне не ради чего возвращаться. Ни учебы, ни бойфренда, пара-тройка друзей, которые явно обессилели из-за всей той заботы, что я выкачивала из них в последние месяцы. Так что или Англия, или пропасть. Деваться было некуда.

Мануэль должен был появиться дома только к вечеру, и Барнаби привез меня в свою квартиру, доверху забитую черной кожаной мебелью, со стереосистемой с черными колонками и черным телевизором в обрамлении черного забора из полок. Не знаю, чего я ожидала, – чего-то архетипически англиканского: громадных диванов, виньеток из сусального золота и узнаваемых деталей в стиле викторианской, и эдвардианской, и якобинской, и елизаветинской эпох. Я представляла себе что-то вроде «Возвращения в Брайдсхед»[323], а на деле попала в пентхаус Микки Рурка из фильма «9 ½ недель»[324]. Рассматривая все эти камеры и видеооборудование, все прибранное и темное, я поймала себя на мысли, что этот парень больше похож на порнографа-любителя, чем на английского джентльмена. Или и то и другое сразу. В конце концов, прирожденные британские аристократы, вся эта толпа Алистеров Кроули, что курят опиум, принимают настойку опия и трахают своих братьев и сестер, – они всегда порождали этакое неприятное инцестуальное ощущение. Мне подумалось, что Барнаби наверняка из тех, кто носит плавки-бикини вместо боксеров. Может даже, с леопардовым принтом. И меня как-то напрягало, что он такой худой и странно пахнет, – и, господи Иисусе, вся эта черная кожа.

Когда до меня наконец дошло, как сильно я устала, я спросила Барнаби: ничего, если я немножко посплю? Я зашла в спальню и увидела черную кожаную кровать. «Святые угодники, – подумала я. – Я-то что здесь делаю?»

Когда я проснулась, Барнаби предложил мне апельсинового сока, и пока я сидела на диване, пытаясь не заснуть вопреки тройной дозе тиоридазина – и, поверьте, меня очень тянуло закинуться еще, – он сел рядом, повернул к себе мое лицо и вроде как поцеловал. Точнее, затолкнул свой язык в мое горло.