Нация прозака

Вытащив себя из кровати, я хватаюсь за телефон, и надолго. Я начинаю с «я не знаю, как набрать международного оператора», а заканчиваю чуть ли не экспертом. Я оставляю сообщения всем подряд, потому что никого нет дома, и в Америке, там, где я на самом деле должна быть, середина рабочего дня. Наконец мне перезванивает Саманта. Я говорю, что Мануэль едва разговаривает со мной, и, вероятно, я напоминаю ему об их разрыве, и я больше не выдержу в этом Лондоне ни минуты. Она произносит что-то вроде: «Ох, бедняжка». Она говорит: «Как насчет того, чтобы прогуляться и попробовать оценить красоту этого города? А помнишь, ты хотела пойти в Британский музей с книжкой? Может, хоть на драгоценности Короны посмотришь?»

Я не отвечаю, и она обещает поговорить с Мануэлем.

Я звоню маме, говорю, что здесь все ужасно, что с тех пор, как я приехала, идет и идет дождь, и что кроме дождя ничего не происходит. Дождь попадает даже на меня, хотя я еще не выходила из дома. Я не знаю, где купить еды, я ничего не ела с тех пор, как прилетела. Мне кажется, я схожу с ума.

– Возвращайся домой, – говорит она. – Давай попробуем меньше тратиться. Ты пробуешь одно, другое, ничего не помогает, мне это надоело, я устала от того, что где бы ты ни была, ты без конца мне названиваешь со своими проблемами, просто вернись домой.

Она так непреклонна, что, конечно же, я начинаю паниковать и пытаюсь зайти с другой стороны: «Тебе не кажется, что это немного поспешное предложение?»

– Ох, Элли, – говорит она. – Элли, я не знаю, что тебе делать, но я думаю – я не знаю, что и думать. Это сводит меня с ума. Не знаю, попробуй побыть там еще пару дней. Но, в смысле, если тебе совсем плохо, уезжай.

По ту сторону Атлантического океана мама начинает плакать и говорит, что ей больше нечего мне сказать, так почему бы мне не поговорить с доктором Стерлинг. Я пытаюсь дозвониться до доктора Стерлинг, но она словно пропала без вести. За два часа я оставляю ей сообщений двадцать, и каждое все отчаяннее, но она не отвечает.

Когда Мануэль приходит с работы, я все еще хожу по дому во фланелевой пижаме, вся опухшая, с точечками клерасила по всему лицу и, наверное, выгляжу как подросток или вообще как маленькая девочка, которая пытается давить на жалость.

– Элизабет, звонила Саманта, и мы пообщались, – у Мануэля акцент аргентинского джентри. – Скажи мне, чего ты от меня хочешь? Я правда не могу спасти твою душу, поэтому давай выберем что-нибудь максимально близкое к этому.

Мне кажется, что самое время поплакать, чтобы вызвать к себе жалость, но во мне столько тиоридазина, что мои слезные протоки намертво заблокированы. Я вцепилась в диван, лицо сморщенное, голос срывается, как будто я вот-вот заплачу, но слезы не идут. Как будто они навсегда иссякли. «Может быть, – запинаюсь я, – мне лучше уехать домой».

– Саманта сказала, что ты думаешь об этом, – говорит Мануэль. – Но слушай, это же безумие. Ты только приехала. Саманта говорит, что ты впервые в жизни выехала за пределы Штатов, ну и раз уж ты здесь застряла – если ты так видишь ситуацию, – могла бы хоть немного познакомиться с этой страной. У нас крутые музеи, театр великолепный, столько всего интересного. И потом, до Парижа или Амстердама можно добраться на поезде или корабле, – и запоздало добавляет: – Как можно уехать из Лондона, даже не посмотрев на драгоценности Короны?

«Господи, – думаю я. – Да что же в этих гребаных драгоценностях Короны такого особенного?»

– Ох, Мануэль, я знаю, что все это выглядит безумно, но…

– Но что?

– Но, видишь ли, я сейчас немного не в себе. Мне жаль, что тебе приходится все это видеть, обычно я не такая.

Кажется, дальше можно сказать что-то вроде: «Я еще себя покажу».

Он говорит, что все понимает, он обещает, что пригласит меня на ужин на этой неделе, а пока может посоветовать познакомиться с его старым другом, который живет тут рядом и мог бы показать мне город. Это крохотное проявление доброты очень трогает меня, настолько, что я почти прихожу в себя. И я думаю, что надо принять душ, переодеться и спуститься в паб поесть. Откапываю в шкафу полотенца, в чемодане шампунь и кондиционер, с нетерпением и восторгом думаю о чудесном весеннем запахе, чуть ли не исхожу слюной от мыслей про пену и мыльные пузыри, карабкаюсь вверх по лестнице до большой ванной Мануэля. Но оказывается, что окна открыты нараспашку, и в ванной стоит сквозняк, и это просто ужасно. В Лондоне редко ставят душевые кабины, только ванны на любой вкус, но все еще могло быть терпимо, вот только у меня слишком длинные волосы, чтобы пытаться вымыть голову под краном. Балансировать с трубкой от душа в одной руке и лужей шампуня в другой слишком сложно, настолько сложно, что я начинаю плакать, и плачу, и плачу, и все потому, что не могу промыть волосы.