Нация прозака

Кое-как сполоснув мыльную пену, я прямо в полотенце падаю на пол и перестаю двигаться, не считая того, что меня трясет, и я рыдаю так сильно, что даже тиоридазин не помогает. Я не могу прийти в себя несколько часов. Мануэль уходит по своим делам и приходит обратно, а я так и лежу, свернувшись на полу в ванной, как тряпичная кукла из махровых полотенец. Он подбирает меня, несет в свою комнату и пытается разговорить, но я так напугана, что не могу выдавить ни слова. Мы сидим на кровати, и он обнимает меня, очень осторожно, потому что из одежды на мне только полотенце. И все же это я, дурацкая, мокрая, растрепанная.

И он целует меня, как будто мы – очень сильно искаженная версия той старой песни Crystals[326].

– С твоего позволения, я бы хотела все прояснить, – говорит доктор Стерлинг, когда мне наконец удается поговорить с ней той ночью или вечером, если считать по кембриджскому времени. – Я знаю, ты считаешь, что у тебя нарколепсия и что из-за разницы во времени и тиоридазина ты вроде как спала в этот момент, но все же я не думаю, что минет может быть случайным.

– Что же, тогда прямо сейчас набирайте Мастерса и Джонсон[327], потому что пару часов все так и было, – язвительно замечаю я – неудачная попытка пошутить. – Я могу стать прецедентом.

– Не знаю, что и сказать, – продолжает доктор Стерлинг, пытаясь вернуть разговор в серьезное русло. – По сути, ты прилетела в Лондон, у тебя был джетлаг, первый же парень, которого ты встречаешь, подкатывает к тебе и говорит, что готов тебя развлекать, только если ты согласишься побыть его секс-игрушкой. Потом оказывается, что другой парень, у которого ты будешь жить, пытается отыграться на тебе, так как ненавидит свою бывшую подружку, которая отправила тебя к нему, потому что не знала, что он ее ненавидит. Плюс ты живешь в маленькой, темной и неудобной комнате, «похожей на темницу». Парень, который вначале был с тобой очень груб, проявляет капельку человечности, и ты чувствуешь себя благодарной, ведь ты из числа людей, которые предпочтут искать воду в пустыне, даже если у них за углом целый ручей, и поэтому ты занимаешься с ним сексом, хотя вовсе не собиралась этого делать, – она вздыхает. – Плюс ты ничего не ела, и идет дождь. И ты еще спрашиваешь, почему тебе грустно. Элизабет, любому бы сейчас было грустно, даже в куда менее шатком эмоциональном состоянии, чем у тебя.

– Вы думаете, мне стоит вернуться?

– Я думаю, тебе стоит делать то, что ты хочешь.

– Я не знаю, чего хочу.

– Ты вернешься, когда поймешь.

На следующий день я заставила себя встретиться с другом Мануэля за завтраком, несмотря на то, что, по моим внутренним ощущениям, день еще даже не наступил. Мне понравились и сконы, и девонширский крем, и чай, который мы заказали в маленькой кофейне напротив Harrods, и я проглотила все это вместе с парой таблеток тиоридазина, как будто не ела несколько дней – что, в общем-то, было правдой. Он рассказал мне, чем можно заняться в Лондоне, – музеи, театр, музеи, театр – эти слова легко могли бы стать британской национальной мантрой.

После этого я отправилась в офис компании, где американским студентам вроде как помогают найти работу. Я собиралась сама разобраться с лабиринтами лондонского метро, влиться в толпу настоящих лондонцев, пользующихся городским транспортом, но шел дождь, и все это было слишком утомительно, так что я просто поймала такси. Стоило мне добраться до офиса той компании и увидеть несколько лестничных пролетов впереди – и я сразу поняла, что вот-вот совершу ошибку. Смысл во всем этом самообмане – мне надо вернуться к Мануэлю, забраться в кровать и спрятаться.

Я понимала, что нужно сесть на ближайший самолет, лететь домой и ложиться в больницу. Но почему-то я не могла этого сделать. У меня просто не было сил, чтобы вытащить себя из Англии. Разве что в мешке для трупов.

Неделя за неделей, каждый вечно дождливый лондонский день за другим, я пыталась убедить себя, что могу вернуться в Штаты и лечь в больницу, чтобы медсестры носили мне клюквенный сок. Но я все время отмахивалась от этой мысли. Я была уверена, что подталкиваю себя в правильном направлении. Лучше мерзнуть, изнурять себя и бояться, лучше прятаться под одеялом, не есть, не спать, практически не существовать в жутком подземелье Мануэля. Лучше притворяться, что я могу укатить на выходные в Париж, к Эйфелевой башне и Лувру, даже если я знала, что увижу Город света только в полной темноте, что у меня нет ни энергии, ни денег на то, чтобы выстоять очередь за визой и перемещаться между поездом, кораблем и снова поездом. Лучше и дальше изображать эту полумертвую жизнь, сколько хватит сил. Лучше, чем столкнуться с этой болью в больнице, лицом к лицу. Лучше не напрямую, урывками, здесь, в Англии.