Нация прозака

Я иду к зданию университетской больницы. Сквозь стеклянные двери. Все еще дышу. Захожу в лифт на первом этаже через одну дверь. Выхожу на третьем через другую. Иду по стрелочкам с подписью КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ. В западное крыло. Прошу поговорить с психиатром. В приемной отвечают, что сейчас принимает только психолог. Всего пара минут, и мы уже идем в кабинет доктора Кинга. Я говорю ему, что мне нужна помощь. Отчаянно нужна. Говорю, что мне страшно. Говорю, что пол рассыпается под ногами, а потолок вот-вот упадет мне на голову. Говорю ему, что я небоскреб в стиле ар-деко, прямо как Крайслер-билдинг[161], вот только фундамент начинает крошиться, осколки стекла разлетаются по тротуарам, по моим ногам. Я иду босиком по стеклу темной ночью. Я складываюсь, как карточный домик. Я осколок стекла, я человек, раненный этим осколком. Я убиваю себя. Я помню, как папа исчез. Я помню, как мы с Заккари расстались в девятом классе. Я помню, как плакала, когда мама оставляла меня в яслях. Я рыдаю изо всех сил. Я ловлю воздух ртом. Я говорю что попало, я знаю.

Доктор Кинг на несколько дней отправил меня в Стиллман, университетскую больницу, где мне разрешили отдохнуть, разрешили перевести дух, чтобы я снова могла вернуться в Гарвард и продолжать делать глупости. Ну, они-то думали по-другому. Они думали, что небольшая пауза поможет мне увидеть просвет на горизонте. Но я знала, что все это впустую: «Этот перерыв – просто тайм-аут, возьми пять минут на отдых, остановись[162]». Пары дней в постели не хватит на то, чтобы устроить себе капитальный пересмотр личности, такой, чтобы преодолеть давно укоренившуюся привычку чуть что планировать маршруты побегов, цепляться за них, чтобы выстелить себе дорогу, а потом наблюдать за тем, как нездешние силы вдруг вырывают меня из той жизни, где мне хорошо, и как бы я за нее ни цеплялась, мне не справиться. Я знала, что найду другого Сэма, знала, что найду другую возможность ненадолго притворяться, что не так уж и паршиво себя чувствую. Это мне всегда удавалось. А пока, в Стиллмане, в преддверии новых бед, мне помогали окрепнуть, приносили несложные блюда, вроде вареной курицы, на одноразовых тарелках, а перед сном давали снотворное, чтобы убедиться, что я хорошо высплюсь. Удостоверившись в том, что я не покончу с собой, и взяв обещание посещать психолога, они отпустили меня домой. Только на этих условиях. Я не знала, как рассказать им о масштабах своих проблем со страховкой, о том, как тяжело было говорить о деньгах с родителями, и о том, что попытки уговорить кого-то из них оплатить мне сеанс психотерапии приносили больше вреда, чем попытки жить нормально. Невероятно, но доктор Кинг согласился позвонить моему отцу и договориться о том, что счета будут оплачиваться напрямую, без моего участия, прямо через отдел социальных выплат IBM.

Еще никогда и никто в моей жизни не относился ко мне с такой добротой.

А если проблем с парнями не хватало, всегда можно было добить себя наркотой. Управление по борьбе с наркотиками еще не включило экстази ни в один из реестров запрещенных веществ, так что маленькие белые капсулы, которые внешне напоминали витамины, а взрывались в тебе так, будто нитроглицериновая бомба любви пробежалась по всей коре головного мозга, все еще были стопроцентно легальными, когда я поступила в колледж. Мне не нравилась трава, не нравился кокаин, не нравился алкоголь (что никак не мешало мне все это употреблять), но экстази было моим сладким утешением. Экс-трип давал мне возможность ненадолго отделаться от самой себя. Впрочем, этого времени мне никогда не хватало, я всегда хотела больше, всегда хотела продлить период полураспада белых капсул, и только в самом начале, когда я еще не привыкла к этой экстатической гонке, на западном фронте моего сознания все было без перемен.