Нация прозака

И вот она я, лежу полуголая на ковре у него в гостиной, под головой лужа пива. Ноа рядом, на полу, и мы переплелись так, как сцепляются насмерть засохшие цветы, постояв в вазе неделю. Из-за усталости и жажды я не могу разобраться в мешанине событий прошлой ночи: все курили и жевали жвачку с экстази, так что пепел везде, а пол и кофейный столик покрыты липкими розовыми комочками; а еще пластиковые стаканы и бутылки с расплывающимися под ними лужами, потому что под экстази все чувствуют себя суперловкими (но, конечно же, ошибаются). Повсюду одежда, в основном моя. Я не могу разглядеть циферблат часов из-за мутной пленки пересохших контактных линз, которые надо было давно вытащить, и мне нужно разобраться, который сейчас час, потому что сегодня дедушка с бабушкой собираются меня навестить, и я должна встретиться с ними в общежитии где-то в районе полудня. Когда мне наконец удается разглядеть, что там на часах, и я понимаю, что уже четыре часа, что они наверняка уже приехали и уехали, а мне завтра сдавать эссе, о котором я еще даже думать не начинала, я чувствую, что меня охватывает паника, острота которой пока сглаживается благодаря остаточному эффекту экстази. Но даже под этой анестезией, где-то глубоко внутри, я уже знаю, что по-настоящему проебалась. Я знаю, что все идет не так, как должно, и даже не так, как я бы хотела. Я проспала визит дедушки с бабушкой, может, я и всю жизнь просплю, и от этого мне жутко страшно, и я принимаюсь кричать так громко, как никогда в жизни не кричала.

Ноа в испуге подскакивает оттого, что я так испугана, пытается меня утихомирить, говорит, что все подумают, будто меня насилуют или убивают, но я не могу перестать кричать, пытаюсь, но не могу. Он каменеет от ужаса, он бы предпочел никогда в жизни со мной не спутываться, он смотрит на меня так, словно я торнадо или песчаная буря, образовавшаяся за окном, и он ничего не может сделать, но надеется, что я не все разнесу. Я продолжаю кричать. Но умудренный опытом препстер-укурок Ноа привык ко всяким кислотным выходкам посреди выступления Grateful Dead[169], и он знает, что надо делать, знает, как переключиться в активный режим повышенного адреналина. Он натягивает что-то на себя и даже на меня и ладонью прикрывает мне рот, пока тащит в отделение «скорой помощи» университетской больницы, а я продолжаю кричать через Гарвард-Ярд, снег и мороз.

Там Ноа меня оставляет, оставляет с медсестрой, которая перетаскивает меня в смотровую. Я уверена, что больше никогда в жизни его не увижу. Мне начинает казаться, что не видеться с ним даже хуже того, что я испытываю сейчас из-за бабушки с дедушкой. Медсестра вызывает дежурного психиатра. Она не дает мне уйти, несмотря на то что я как заведенная повторяю, что мне нужно увидеться с родственниками, они меня ждут, мы собирались на бранч, им за восемьдесят, они утром приехали из Нью-Йорка. Медсестра объясняет, что уже в любом случае поздно, уже пять часов вечера. Но я так и продолжаю твердить: «Мне нужно найти бабушку с дедушкой». Прямо как Дороти, пощелкивая каблучками своих рубиново-красных туфелек, повторяет слова: «Нет места лучше дома»[170]. Вот бы мы оказались в стране Оз.

Они спрашивают, принимала ли я наркотики в течение последних двадцати четырех часов, и я говорю: «Нет». Потом добавляю: «Ну, может, было немного травы и кокса, просто чтобы продлить эффект экстази». Потом признаюсь, что пила пиво, может, пару «Морских бризов»[171] между делом. Врач спрашивает, есть ли у меня проблемы с наркотиками, и я смеюсь в ответ. Заливаюсь изо всех сил, очень громко, завываю, будто гиена, думая о том, как было бы здорово, если бы все мои проблемы сводились к наркотикам, если бы вся моя чертова жизнь не была проблемой, от которой к тому же наркотиками не спастись. Я все смеюсь, и смеюсь, и смеюсь, словно чокнутая, пока доктор не соглашается дать мне валиум и удерживает меня полулежа на смотровой кушетке, пока я не затихаю. Проходит что-то около часа. Мягко, нежно валиум сглаживает мою истерику до состояния бесчувственности, и после многократных обещаний, что со мной все будет хорошо, правда будет, доктор соглашается отпустить меня, советуя хорошенько отдохнуть на зимних каникулах.