Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

А вот Иевлев на ногах не устоял – сидел, поджав ноги к груди и сжавшись в комок, но глядел весело и гордо, то и дело шмыгая разбитым носом в попытках унять кровь. Встретив взгляд Власа, кузен длинно потянул носом, оторвал руку от колен (обнимал себя за колени), прикрывая живот и промежность от возможных ударов, утёр под носом тыльной стороной ладони, озадаченно посмотрел на кровь на коже, потом поднял голову и, глядя помору в глаза, криво и довольно усмехнулся – гордился Веничка уже и тем, что не побежал. Да и ещё кое-чем гордиться можно было – у высящегося над ним долговязого Хадыкина густо сочилась кровью глубокая ссадина на левой щеке, на рубахе смачно отпечатались глинистые следы небольших кулаков и растопыренной пятерни около самого ворота с оторванными завязками. На колене Ходока темнело мокрое пятно – должно быть, в грязь вляпался – а на носке штиблета бесформенно оплывало бурое пятно. Кровь? – похолодел Влас, хоть и с места не сдвинулся. – Он что, Веньку, в лицо ногами?..

Рыжие близнецы Данилевские устояли. Спиной к спине они отбивались от наседающих с двух сторон Дуба и Кондыря, и сейчас так и стояли, ощетинившись в обе стороны. Жорж сосредоточенно слизывал кровь с разбитых костящек правого кулака, то и дело прицельно вглядываясь в грубую, словно топором вырубленную физиономию Дубасова (фамилия и облик Дуба удивительно подходили друг к другу и к его прозвищу), на которой наливался кровью здоровенный синяк на правой челюсти. Отросшие за зиму тёмно-русые волосы Дубасова стояли дыбом, словно за них драли полдюжины мартышек, шевелюра Жоржа казалась бы их зеркальным отражением, не будь она рыжей, а сам Жорж чуть кособочился – должно быть, Дуб достал его в бок. Егор Данилевский едва стоял на ногах, не падая только потому, что опирался спиной о спину брата, глядел непримиримо и страшновато – будь второй Данилевский сейчас врагом Власа, помор не вдруг отважился бы и близко-то к нему подойти. Весь правый бок Егора был замазан грязью, словно Кондырь валял его по грязи (скорее всего, так оно и было), грязные глинистые разводы и отпечатки пальцев – по всей груди на рубахе Данилевского.

На мгновение все замерли, вопросительно глядя на Корфа. Гардемарин, наконец, оторвал от губ дудку, и режущий свист смолк. У Власа внезапно возникло неотвязное желание сунуть в ухо мизинец и от души там потрясти. В ушах звенело.

– Вот так, – с удовлетворением отрывисто сказал Корф и протянул дудку Бухвостову. – Спасибо, Саня, – он повернулся к замершим кадетам и с удовлетворением сказал (вроде и негромко сказал, а только слышно было всем и каждому). – Ну вот что, птенчики. Хватит…

– Чего это хватит? – внезапно заорал Сандро, приподнявшись на локтях – подняться полностью или хотя бы сесть у него то ли сил не хватило, то ли опасался, что его снова бить будут. Его красивое остроносое лицо исказилось злостью. – Мы ещё не проиграли!

– А ты помолчал бы, баклажка, когда старший говорит, – веско процедил Корф, и Бухвостов с Шалимовым одновременно зыркнули в сторону Поццо-ди-Борго – тяжело и с угрозой, и Сандро умолк, почтя за лучшее послушать. – Так вот, Сандро, – вы уже проиграли. Даже если Дубасов и Кондырь сейчас победят, в чём я сильно… эээ… сомневаюсь… – он нарочно сделал паузу, ожидая, что Новые ему возразят, но они только угрюмо молчали. Поверженные уже почти все очнулись и глядели поочерёдно то на Дубасова, то на своего вожака, словно не понимая, как с ними могло такое случиться и что теперь делать дальше. – Если они даже победят, у вас будет три победы против четырёх. По уговору, вы должны подчиниться…

– Ещё чего! – зло прокричал Сандро. Он, наконец, сел, разгребая промокшими панталонами грязный снег. – Да мы… мы не сдадимся!..

Он злобно огляделся по сторонам, отыскивая взглядом глаза своих товарищей, но те тупились и низили взгляды в сторону. Только Ходок да Дуб смотрели готовно – ждали приказа.

– А ты попробуй, – в голосе Корфа ясно прорезалась угроза. – Только теперь, раз ты против уговора, драться придётся не только с ними, но и… – он помедлил, покосился поочерёдно на Бухвостова и на Шалимова, – но и с нами тоже.

Москвич промолчал, только утвердительно кивнул, а «татарская морда» зловеще осклабился – эта ухмылка никому ничего доброго не предвещала.