Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Ну и с нами тоже, – неожиданно подал голос Яшка-с-трубкой, про которого все забыли. Кадеты (кто вздрогнул, а кто и едва не подпрыгнул от неожиданности) разом поворотились в его сторону. Бульвардье стоял на толстом суку ивы, нависающей горизонтально над землёй на высоте полутора сажен, придерживаясь рукой за толстую ветку. Увидев, что на него смотрят во все глаза почти два десятка воспитанников корпуса, он не смутился – сплюнул сквозь зубы, выколотил потухшую трубку, сунул её за пазуху, спрыгнул с ветки. Приземлившись на полусогнутые ноги (брызнула из под ног в стороны грязная ледяная жижа), он неторопливо вразвалочку подошёл к кадетам, стал так, что справа от него оказались гардемарин с чугунными, а слева – сидящий в грязи Сандро (он похоже, от злости даже не чувствовал, как промокают его панталоны). И повторил:

– Уговор есть уговор. А за нарушения надо наказывать. Не погляжу, что вы… – он запнулся на мгновение, – господа, а мы – уличники, оборванцы.

Корф одобрительно крякнул и повернулся к Сандро. Молча вопросительно поднял брови – что, мол, скажешь?

Поццо-ди-Борго несколько мгновений гонял по челюсти острые тяжёлые желваки, потом наконец, выдавил:

– Ладно, ваша масть, банкуйте… – и прибавил непонятное. – Non me ne frega un cazzo, facce di merda[5]…

– Чего-чего? – удивился бульвардье, а Корф приподнял брови, но так, что Бухвостов и Шалимов одновременно чуть шагнули вперёд. Впрочем, Сандро промолчал, и гардемарин тоже не стал углубляться в его языковые способности.

– Вот и хорошо, – сказал курляндец удовлетворённо. – И учти, граф (он выделил это слово так, что Сандро насупился и прошептал себе под нос что-то ещё неразборчивее), что теперь, по уговору, ты больше против Грегори и его друзей не задирайся. А примирение по всем правилам вспрыснуть требуется, – закончил он, и все, кто был на пустыре, немедленно оживились.

– Вот это дело! – одобрительно воскликнул Яшка, который уже чувствовал себя среди воспитанников Корпуса как рыба в воде, словно они были для него уже совершенно своими. – А давайте, я сбегаю! А то…

Он покосился на кадет, словно говоря: «Ничего не хочу сказать плохого, но…». И вправду, выглядели они непрезентабельно, в любом трактире, кроме, пожалуй, печально знаменитого Глазова кабака, их бы и на порог не пустили – все четырнадцать с ног до головы в глине и крови, одежда мокрая и грязная, все в ссадинах и кровоподтёках. Влас невольно передёрнулся, представив, что будет в Корпусе, когда (или всё-таки – «если»?) их застукают в таком виде дежурные офицеры.

Более-менее прилично выглядели чугунные и гардемарин, но эти за угощением не побегут – noblesse oblige[6], икотница[7] ему, положение не позволяет…

Корф помолчал несколько мгновений, прикидывая, стоит ли доверять уличникам, потом, махнул рукой: семь бед – один ответ. Снял фуражку, опрокинул его макушкой книзу:

– Кидай монету, у кого сколько есть.

Густо посыпались медяки.

– Есть поблизости какой-никакой приличный кабак? – бросил Корф Яшке.

– Как не быть, найдётся…

– Не такой чтоб, как Глазьев, смотри мне! – под общие смешки кадет (каков есть Глазьев кабак на Лиговке знали в Корпусе многие) наказал Корф. Он дождался, пока последние медяки канули в фуражку и высыпал их в готовно подставленный Яшкину мятую шляпу. – Здесь должно почти на ведро пива хватить, возьми с собой своих ребят, не одному ж тащить.

Уличники умчались, а Шалимов весело протянул:

– Вот это дааа… теперь ищи их свищи… там не меньше рубля с полтиной было… думаешь, воротятся?

– Думаю, да, – задумчиво сказал Корф, глядя им вслед.

– И пивом их угостим? – въедливо спросил вдруг Глеб. Все повернулись к литвину – на его щеках неровными пятнами горел румянец. – С холопами пить будем?

– Будем, – сказал неожиданно Грегори, глянув на Невзоровича чуть ли не враждебно под кривые злорадные ухмылки Новых.

5

Уличники не обманули, а принесённого ими пива как раз хватило, чтобы боль от ушибов и ран притупилась, в голове зашумело, а беспокойства из-за будущего наказания поубавилось.

Возвращались в корпус посреди улицы, расступаясь только, чтобы пропустить редкие в этой части города встречные экипажи. Шли вперемешку, Новые с Прежними, уличники с чугунными, а посреди всей этой пёстрой компании – Корф, внезапно почему-то погрустневший и сумрачный.

Застукал их, как и следовало ожидать, Овсов.

Глеб первым нырнул в дыру в заборе. Остальные растянулись вереницей по двору Башуцкого – в сумерках их уже почти не было видно. Литвин распрямился, слыша, как за его спиной опускаются доски – кто-то (Невзорович не видел, кто идёт за ним следом) едва успел их поймать и зашипел от боли в ушибленной руке, – и замер, словно кролик, прикованный к месту тяжёлым взглядом удава.

Овсов стоял, скрестив на груди руки и широко расставив ноги, странно похожий на циркуль, что ему совсем не шло – никакой математики старший лейтенант не признавал никогда, и никому в обычной ситуации и в голову не пришло бы сравнивать его с циркулем.

Ситуация была необычная.