Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

В курительной? – удивился про себя Грегори. – С чего бы это летом-то? Можно ж снаружи покурить, хоть и в той же «ротонде». Хотя отцу виднее. Может, прихоть какая…

– Аннеееет! – раскатисто и звонко донеслось из глубины дома. Звала мачеха, и Гришка невольно вздрогнул. Былая неприязнь к французке за этот год почти прошла, забылась, хоть и не исчезла совсем. И всё же видеть мадам Изольду он старался видеть пореже. Хоть это и не просто было даже в их большом доме.

Впрочем, если целыми днями пропадать в полях, лесах и в деревне, то не так уж и трудно.

– Матушка зовёт, – весело бросила Анютка, чуть припрыгивая на месте от нетерпения. – Пойду я.

– Беги, – усмехнулся старший барчук, протянул руку и обронил в готовно подставленную ладонь девчонки жёлудь. – Возьми вот. И беги, раз матушка (он на мгновение запнулся на слове) зовёт.

Взвихрился тонкий розовый муслин платья, и Анютка умчалась в полутёмный коридор, – только козловые полированные башмачки дробно стучали по толстым доскам пола. Никаких паркетов в шепелёвском дому не водилось – Матвей Захарович страстно любил русскую старину в быту, допетровскую, и не раз прилюдно добрым словом вспоминал государыню Екатерину Алексеевну, которая ту же старину поощряла даже и при дворе.

Грегори усмехнулся – доводилось от кого-то слышать, что у Анютки сейчас возраст такой (да и сам видал не один раз у других детей такое, в первую очередь – у крестьянских) – либо носятся, как угорелые, либо спят как убитые. И дворянские дети – не исключение.

Отец, простоволосый, в широкой полотняной рубахе (светло-серый сюртук висел внакидку на спинке стула) и тёмно-серых панталонах сидел у отволочённого широкого окна на оттоманке, в глубине рубленого эркера, забросив ноги на невысокий табурет, и дым из кривой трубки густым облаком тянулся в окно, клубясь на едва заметном ветерке. На начищенных носках барских сапог искрами поблёскивали солнечные зайчики – темнеющее багровое солнце уже касалось краем зубчатой кромки леса.

На стук двери отец даже не повернул головы, только шевельнул длинным кривым мундштуком, молча указывая на стул с высокой спинкой, тот самый, на котором в прошлом году сидел Аксаков.

Гришка примостился на стул – ждал.

Отец молчал.

В окно тянуло лёгким ветерком, духотой, сухой травой и свежим сеном, ветерок шевелил брошенную на подоконник сложенную газету. Грегори, приглядевшись, различил заголовок: «Смерть греческой героини».

Какой героини?!

Словно поняв, что чувствует сын, отец тоже покосился на газету негромко сказал, не отрываясь от зрелища за окном, где над ельником разливалось море багреца – похоже, назавтра собирался дождь:

– Видел?

– Да вижу уж, – сказал Гришка, не отрывая взгляда от газеты. – Что, Бубулина?

– Она, – чуть заметно кивнул Матвей Захарович и добавил, чуть поморщившись. – Глупая смерть…

– Глупая? – не понял Грегори. – Что глупого в том, чтобы погибнуть в бой за свой народ?..

Он осёкся, остановленный кривой саркастической усмешкой отца.

– В бою… за свой народ… – ехидно повторил Матвей Захарович, пыхнув трубкой. – Как же… – в его голосе вдруг стремительно проросла горечь. – Героиня Навплиона, батальоны поднимала в атаку… корветы снаряжала… адмирал флота России… и так глупо погибнуть в семейной сваре из-за влюблённого дурака…

Грегори вопросительно поднял брови.

– У неё сын влюбился в кого-то из Куцисов… – пояснил отец в ответ на непонимающий Гришкин взгляд. – Ну и поссорились из-за того, а в сваре кто-то из пистолета бабахнул… И прямо в неё.

– Турок какой-нибудь, небось, – насупленно и упрямо сказал Гришка. – Или купленный кто… шпион турецкий. Засланный…

– Если б так, – вздохнул отец всё с той же горечью. Облачко табачного дыма взлетело под потолок, рассеялось и потянулось к окну. – Я понимаю тебя, Гриша… Ах, как хочется, чтобы герои и в обычной жизни оставались героями. Вот только вокруг каждого героя – обычные люди, со своими страстями, часто совсем не героичные, иногда – алчные, скаредные, самолюбивые… и даже сами герои чаще всего такие. Отец рассказывал про соперничество Потёмкина, Румянцева и Суворова… – Матвей Захарович опять вздохнул. – Великие люди, а вот поди ж ты…

Грегори молчал, подавленный отцовскими словами. В голове не укладывалось. Хотя что ж ты удивляешься? – немедленно сказал он сам себе. – А то твои любимые Эксквемелин да Карамзин не про то же самое писали?! Себялюбие. Жажда власти. Тщеславие. Корысть. Да и они ли одни мешали выдающимся людям?

– Это всё в этой газете писано? – спросил он всё ещё недовольно. Потянулся к газете рукой.

– Нет, – покачал головой отец. – Мне помимо того, ещё письмо пришло, от товарища моего, с которым мы вместе Наполеона ломали. Я-то после того в отставку с пенсионом вышел, сам знаешь, по ранению. А у него здоровье покрепче было, он после войн всех по Одесскому округу служил, в этерии там состоял, и самим Ипсиланти в Валахию ходил. Как Ипсиланти разгромили, в отставку ушел и в Грецию уехал, и под Навплионом дрался, и в Палеокастро, когда Врацанос погиб, и при Марафоне с Омер-пашой резался.

Грегори восхищённо покачал головой.