Не срывай голубых гиацинтов

Ждать пришлось прилично — около двадцати минут, которые Роберт провел, сидя на скамейке возле входа. Развернуться и уйти означало бы сдаться, поэтому он оставался на месте, рассматривая многочисленные плакаты с достижениями Центра, висевшие на оранжевых стенах.

Когда Роберт был уже вне себя от нетерпения, в холл, наконец, вышел одетый в медицинский костюм и халат пожилой мужчина с расчерченным глубокими морщинами лицом и направился в сторону Роберта. Тот встал со скамейки, готовый к конструктивному диалогу. Он надеялся, что к конструктивному.

Поравнявшись, они посмотрели друг на другу достаточно холодно.

— Роберт Эндрюс? — спросил мужчина.

— Да.

— Я Беркли Клай. Мне сказали про цель вашего визита. Извините, но мы не можем отпустить Астрид, — прежде, чем Роберт горячо возразил бы, профессор сделал останавливающий жест рукой. — Видите ли, в чем дело. То, что из себя представляет Астрид — настоящее чудо. Но оно может быть опасно для окружающих. Мы еще ничего не знаем и…

— Да, — согласился Роберт, — мы почти ничего об этом еще не знаем, а вы уже хотите запереть Астрид как лабораторную зверушку.

Беркли Клай оставался спокойным.

— Вам ли, как ученому, не знать, что лучше всегда быть начеку?

— Это не тот случай. Речь идет о моей приемной дочери, и она является человеком со всеми прилагающимися правами. Удерживать ее здесь — преступление.

— Я еще раз повторяю, — с нажимом произнес профессор, — ее особенность может оказаться болезнью и быть опасна для других.

— Я прожил с Астрид три с половиной месяца и, как видите, жив и здоров.

— Может быть, у вас иммунитет?

— Весь этот бред — лишь предлог, чтобы оставить ее тут для дальнейшего изучения. Мотивы, которые вы преследуете, корыстны.

— Что бы вы там себе не придумали, правда на нашей стороне. Мы — государственный научно-исследовательский центр. Вы действительно хотите потягаться с нами?

— Если ваша аргументация строится на этом, то могу заверить вас: одно обращение к журналистам — и дело станет настолько резонансным, что вы и ваш Центр утонете под осуждением революционной общественности, а ей плевать под кем или чем вы ходите. Последствия будут необратимыми.

Роберт давил, на что мог, и тянул за такие ниточки, какие знал, но это не гарантировало совершенно ничего.

— Вы можете сколько угодно представлять себе громкие заголовки про нарушенные права этой девочки, но мы действуем в интересах того самого общества, про которое вы говорите. Мы отпустим ее, когда удостоверимся, что она не представляет опасности для окружающих, и это мое последнее слово. Разве что, если желаете, то можете поделиться с нами вашими наблюдениями, и процесс пойдет куда быстрее.

— Да я лучше сдохну, — выплюнул Роберт, и это тоже были его последние слова.

Он покинул Центр проигравшим и озлобленным.

Заручаться обещанной помощью полиции было уже глупо — Беркли Клай привел достаточно аргументов в пользу правоты интересов Центра, и даже хваленые журналисты повернули бы ситуацию в ненужную Роберту сторону. Он остался один, а один в поле — не воин.

Начались длинные, лишенные спокойствия дни. Астрид не выпустили ни через сутки, ни в последующие дни. За это время Роберт не единожды прибегал к крепкому алкоголю и упадническим мыслям. Ему казалось, что его четко проработанные на перспективу планы не просто рухнули — они рухнули с оглушительным треском, со свистом, с дробью. Он продумал все до мелочей. Для чего? Для того, чтобы в итоге забыть о таком сокрушительном чувстве, как направленная на него месть, и на этом же все потерять. Потерять Астрид, успешную карьеру… Потерять свое счастье. Неудивительно, что в последнее время Роберт обнаруживал себя хмельным и разбитым. В таких случаях обычно его поддерживал Александр, но единственное, кому теперь Александр мог быть полезным — это червям на глубине двух с половиной метров.

Роберт анализировал, разбирал на микроэлементы каждый свой шаг, совершенный с момента знакомства с Астрид, и приходил только к одному выводу. К тому, что судьба — та еще дрянь, и вовсе не потому, что она женщина, а потому, что она слишком уж щедра на превратности, о которых никто в здравом уме не просит. Для Роберта настал тот период жизни, когда он всерьез начал задумываться о судьбе, Мойрах и прочей чуши, лишь бы найти объяснение своим провалам.

И все же иногда Фортуна улыбалась ему, раз в один из продолжительных, долго тянущихся дней, он услышал телефонный звонок. Лениво он встал из-за обеденного стола, за которым не притронулся ни к одной съестной крошке, и прошел к телефону. Роберт покривился, представляя, что ему придется положительно отвечать нудному следователю на тему явки в суд, но оказался удивлен, когда услышал на том конце провода голос Беркли Клая.

— Мистер Эндрюс?

Роберта едва не передернуло и, тем не менее, он сдержанно ответил:

— Я вас слушаю.

— Это Беркли Клай.

— Я прекрасно знаю, кто вы. Чем обязан?

— Как бы странно это не звучало, я звоню вам с деловым предложением.

В Роберте что-то заинтересованно шевельнулось. Он взял паузу, позволив себе не отвечать, чтобы дать Клаю озвучить это его предложение.