Неаполитанские хроники

Джузеппе, которого мы считали ящерицей-самцом, был ящерицей-самкой! Джузеппе, а точнее говоря, Джузеппина, согрешила и попыталась скрыть от нас свою беременность. Но теперь, став матерью, она подумала, что красота двух ее детенышей воззовет к милосердию и ее простят. И она привела их к нам.

Ящерята сильно удивились, увидев, что их мать взобралась Гужону на ладонь, скрылась в его рукаве и появилась снова у него на груди.

Гужон занял свое прежнее место на террасе и налил для Джузеппины, как обычно, немного чая в маленькую ложечку, позаботившись поместить ее подальше от нас, чтобы успокоить робких ящерят.

И впрямь, Джузеппина приблизилась к ложечке, лизнула кончиком языка китайское питье, как это делает кормилица, пробуя кашу для ребенка, чтобы понять, не слишком ли она горяча, и подала своим детенышам знак подойти и разделить с ней трапезу.

Малыши повиновались, хотя и с опаской, и уже через мгновение, видя, как они виляют хвостиками, легко было понять, какое удовольствие они испытывают, вкушая этот неведомый напиток.

С того дня Джузеппина и ее отпрыски принимали участие в каждой из наших трапез, пока, повзрослев, малыши не разбежались в разные стороны, дабы обзавестись собственными семьями, знакомить с которыми они из деликатности нас не стали.

Одна лишь Джузеппина осталась преданной нам, прибегая даже в разгар дня, то есть не в обычное для нее время визита, по первому свисту Гужона.

После трех лет пребывания во дворце Кьятамоне мы расстались с ним, а точнее говоря, он расстался с нами. Поскольку Кьятамоне возвратился в собственность государства и перестал быть личным владением короля, я утратил право жить в этом дворце.

Гужон последовал за мной во дворец Нунцианте, и мы обосновались там, простившись перед этим с нашей бедной Джузеппиной, которая, по-видимому, даже не загрустила, ведь мы не могли объяснить ей, что нам предстоит разлука.

Двери дворца Кьятамоне закрылись за нами, и полгода туда никто больше не входил. Но вот однажды в порту Неаполя бросил якорь французский флот; он оказался там в день именин короля Виктора Эммануила и решил принять участие в этом празднике, устроив нечто вроде античной навмахии.

Было объявлено, что через четверть часа после захода солнца пять кораблей начнут сражаться против других пяти кораблей и за те десять минут, какие продлится битва, будет произведено более тысячи пушечных выстрелов.

Терраса дворца Кьятамоне являлась тем местом, откуда лучше всего было наблюдать за предстоящим сражением. Многих пригласили насладиться этим зрелищем, и мы с Гужоном оказались в числе приглашенных.

В восемь часов вечера должна была выстрелить сигнальная пушка порта, возвещая, что никакое судно, независимо от его размеров, не должно покидать гавань и выходить в открытое море.

Мы с Гужоном пришли на террасу первыми и тут же кинулись к той части стены, где укрывалась Джузеппина.

Гужон свистнул, и к нашему великому удивлению, ведь мы не рассчитывали, что у нее такая хорошая память, она на глазах у нас наполовину высунулась из своей норки. Джузеппина осмотрелась по сторонам, узнала Гужона и стала стремительно карабкаться вверх, преодолевая те восемь или десять футов, что отделяли ее от него. По мере того как она поднималась, бег ее становился все быстрее, а в ее маленьких глазках сверкала неподдельная радость. Нас отделял от нее уже от силы один фут, и она, чтобы быстрее преодолеть это расстояние, вся подобралась, приготовившись прыгнуть на руку своему другу.

Однако в это самое мгновение раздался пушечный выстрел, возвещавший о закрытии порта: он сопровождался яркой вспышкой, осветившей весь рейд Неаполя, и прогрохотал, словно взрыв вулкана.

Вероятно, эта вспышка и этот грохот сковали силы несчастной Джузеппины: она коснулась руки Гужона, но не сумела уцепиться за нее и с высоты около тридцати футов упала на скалы, лежавшие в основании дворца Кьятамоне.

Гужон вскрикнул и бросился вниз по лестнице, надеясь, что бедняжка упала в один из заполненных водой просветов меж камнями.

Несколько минут спустя он поднялся со слезами на глазах, держа на ладони разбившуюся при падении Джузеппину.

Бедняжка была мертва, и причиной тому стала радость, которая переполнила ее при виде Гужона, радость, помешавшая ей рассчитать прыжок.

СВЯТЫЕ ДАРЫ НЕСУТ!

I

Дорогие читатели!

Вам, конечно, небезызвестно, что наряду с истинными евангелиями, признанными Никейским собором и составившими Четвероевангелие, существует тридцать или сорок евангелий, отвергнутых этим собором, непризнанных Церковью и именуемых ложными евангелиями.

Порой мне бывало жаль, что на них возвели столь жестокие гонения, но жаль не с точки зрения веры, а с точки зрения поэзии. И в самом деле, они ведь содержат очаровательные в своей простоте рассказы о детстве Иисуса.

Мы приведем здесь два таких рассказа.

Как-то раз, в Шаббат, играя у дверей горшечника, малыш Иисус вылепил из остатков глины, все еще влажной и потому податливой, несколько птичек.

Проходивший мимо раввин усмотрел работу в этой игре божественного ребенка.

Он подошел к нему и грозным голосом произнес: