Неаполитанские хроники

Король Фердинанд, большой любитель рыбалки и охоты, устроил для себя два этих выхода, которые вели к его личному рыбному заказнику.

Два главаря бандитов — Пилоне, обосновавшийся на Везувии, и Тамбуррини, обосновавшийся на Позиллипо, — решили воспользоваться этими выходами как входами.

Речь шла всего-навсего о том, чтобы через дворец Кьятамоне проникнуть на набережную; предполагалось, что, оказавшись на набережной, полсотни бандитов с криками «Пожар!» рассеются по городу и среди паники, вызванной этими криками, начнут грабить лавки ювелиров и часовщиков.

Однако перед тем как проникнуть на набережную, им следовало убить Гужона и меня, что было не так уж легко сделать; прежде всего, мы были не особенно склонны позволить, чтобы с нами это произошло, а кроме того, у нас имелось прекрасное оружие, о чем все кругом знали.

Так что бандиты решили внедрить в мой дом какого-нибудь парня, способного облегчить им осуществление этого замысла; выбор их пал на малого лет восемнадцати, и он явился с предложением исполнять у меня должность факкино.

По сути говоря, эта должность существует лишь в Италии, где привычка к рабству приучила человека к любым унижениям.

Факкино — это слуга на побегушках у других слуг. Слово факкино имеет тот же корень, что и наше слово «болван» (faquin).

Мерзавец явился ко мне, сочинив чрезвычайно трогательную историю о больной матери и двух малолетних сестрах. Все они, включая и его самого, умирали от голода.

Мой кавказец Василий, милейший человек на свете, при всей его бороде длиной в двадцать пять сантиметров и кинжале длиной в пятьдесят сантиметров на боку, пришел ко мне походатайствовать за del poverino[33] и спросить меня, не соглашусь ли я отдать Гаэтано — так звали этого занятного субъекта — ему в помощники, что облегчило бы его работу.

Работа его состояла в том, чтобы заботиться о моем оружии и все остальное время шататься по городу.

Оснований растрогаться у меня было тем больше, что за свою работу Гаэтано просил всего лишь двадцать пять сантимов в день.

Я ценю род людской, к коему имею честь принадлежать, чересчур высоко, чтобы позволить другому человеку, такому же или почти такому же, как я, отречься от собственной воли и служить мне по двенадцать часов в сутки всего за пять су в день.

Мне хорошо известно, что в истории был подобный случай: я имею в виду Исаака Лакедема, прклятого еврея, которому Иисус, проклявши его, даровал именно такое каждодневное и неисчерпаемое вспомоществование, но Вечный жид не зависел ни от кого, кроме Бога, и за эти пять су ему нужно было лишь весь день скитаться.

В итоге я ответил Василию, что если он будет доволен Гаэтано, то я стану платить малому не пять су в день, а пятнадцать.

Изменение это, само собой разумеется, не помешало сторонам прийти к взаимному соглашению. Гаэтано попросил разрешения поцеловать руку столь доброму хозяину, но я ответил ему, что указом диктатора целование рук запрещено и что по натуре я слишком демократичен, чтобы восстанавливать эту практику.

Гаэтано поклялся святым Януарием, что он невероятно признателен мне и тем или иным способом докажет свою признательность, а не то она удушит его.

Штат моих слуг, помимо Гаэтано, включал двух рослых лакеев короля Виктора Эммануила, у которых работы было еще меньше, чем у Василия, поскольку им не нужно было заботиться даже о моих ружьях; садовника, который поливал апельсинные деревья, олеандры и георгины, превращавшие мой сад в цветочную клумбу, и, не имея возможности целовать руку мне, что соответствовало бы неаполитанским привычкам, довольствовался тем, что целовал свою собственную руку каждый раз, когда я проходил мимо; старого повара, сыну которого, добровольцу, служившему под командованием Медичи, я покровительствовал и который готовил совершенно отвратительно, что меня не особенно беспокоило, поскольку я готовил себе сам; и Василия, которого я привез с Кавказа и который прогуливался в черкесском наряде на глазах у изумленных неаполитанцев, внушая им мысль, что он сын чеченского князя, еще в ранней юности оторванный от своей несчастной семьи.

Помимо эти шестерых двуногих, трем из которых жалованье платил король, в моем распоряжении было четвероногое существо, которое я купил за собственный счет и кормил за свои деньги.

Это был маленький серый пони, служивший Василию для закупки провизии, когда мы ненароком отправлялись обедать или ужинать за город и нужно было заблаговременно отправить туда гонца.

Мессир Гаэтано уже целую неделю находился в моем доме, как вдруг я получил два анонимных письма: одно из них содержало угрозу расправиться со мной ударом ножа, другое — ударом кинжала.

Как видим, две эти угрозы весьма напоминали друг друга, так что выбор у меня был небогатый.

Одно письмо, с угрозой расправиться со мной ударом ножа, пришло от Каморры.

Другое, содержавшее угрозу расправиться со мной ударом кинжала, пришло от кодини.

В Неаполе роялистов называют кодини, потому что во время революции 1799 года, когда представители всех прочих партий носили прически под Тита, кодини сохранили свои косицы.

III