Неаполитанские хроники

Однажды я попросил их выслушать меня и завел с ними такой разговор:

— Вместо того чтобы постоянно драться по три или четыре раза на дню, как вы это делаете, не лучше ли было бы, как и подобает людям чести, устроить один-единственный поединок на ножах, но, разумеется, не на полный клинок, ибо меня крайне раздосадовало бы, случись с кем-нибудь из вас серьезная беда, а лишь на полдюйма клинка, после чего, когда этот поединок между двумя заклятыми врагами завершится, вы обниметесь, как добрые друзья, и о стычках между вами не будет и речи?

Мальчишки приняли это предложение. Я приготовил для них два совершенно одинаковых ножа, у которых клинок выступал из рукояти всего лишь на пять сантиметров. Бойцы изготовились к схватке. Один из них, Роза, сделал это на калабрийский лад, другой, Сальваторе, — на неаполитанский. Затем, запретив им бить противника в лицо, чтобы они не повредили друг другу глаза, я подал сигнал начать бой.

Было условлено, что он продлится десять минут.

С часами в руке я следил за ходом сражения и через десять минут крикнул:

— Довольно!

Противники остановились: у одного из них было девятнадцать порезов, у другого — двадцать три.

Я похвалил их за отвагу, сказал им, что они проявили себя храбрецами и что Гарибальди, узнай он, как они сражались, был бы доволен ими; в ответ мальчики обнялись и с этой минуты сделались лучшими друзьями. Спустя неделю, выказывая себя вполне достойным своего имени Спаситель, Сальваторе вытащил из воды тонущего Розу, чего он определенно не сделал бы за неделю до сражения.

Как уже было сказано, два этих мальчика прислуживали мне. Каждый из них имел свои обязанности, на которые не имел право посягать другой. Так, к примеру, в пять часов утра, когда я пил чай, Роза приносил чайник и сахарницу, а Сальваторе — чашки, сливки и чайные ложки. Я наливал чаю себе, наполнял чашки мальчикам, давал им превосходные английские галеты, и они, устроившись в нескольких шагах от меня, одновременно со мной принимались за свой первый завтрак, ничем не отличавшийся от моего.

Через несколько дней я заметил, что наше утреннее чаепитие посещает любопытный незнакомец.

То был образчик семейства рептилий, очаровательная маленькая ящерица: подталкиваемая любопытством, она робко приближалась к нам, каждый день продвигаясь на шаг дальше, чем накануне, но, правда, на шаг ящерицы, и, достигнув предела близости, казавшейся ей позволительной, приподнималась на передних лапках, словно клоун в цирке Франкони, чтобы смотреть, как мы едим. Сначала я едва замечал ее, затем обратил на нее внимание, затем сдружился с ней и, в конце концов, в честь Гарибальди дал ей прозвище Джузеппе.

II

Я всегда питал большую приязнь к ящерицам. И вовсе не потому, что считаю эту очаровательную рептилию другом человека, какой она слывет в народных поверьях, а потому, что мне нравится ее изумрудная окраска, изящество и стремительность ее движений, равно как и то блаженство, какое она испытывает, нежась на солнце.

Хотя я родился в центре Франции, в сердце у меня теплится луч того тропического солнца, которое сделало смуглым лицо моего отца, и, словно ящерица, я могу противостоять самому сильному солнечному жару. Корни вулкана, огненной лавой которого явился «Антони», находятся на экваторе.

Когда я был ребенком, в ящике моей школьной парты всегда находилось место для пары ящериц. Я кормил их мухами, которыми они очень любят полакомиться, и, поскольку возможностей ловить этих насекомых у меня было куда больше, чем у них, они платили мне дружбой за корм, какой я им давал.

Так что появление этого очаровательного крошечного гостя доставило мне огромное удовольствие, и я посоветовал Гужону, жившему на первом этаже дворца и, следственно, находившемуся ближе к ящерице, нежели я, живший на втором этаже, сделать все возможное, чтобы приручить ее; спустя неделю дело было сделано: ящерица приходила пить из ложечки, которую давал ей Гужон, свою долю нашего чая, а еще через неделю уже ела мух с его руки; наконец, она дошла до такой степени вольности, что влезала ему в рукав, а выбегала из распахнутой на груди рубашки.

Если она почему-либо запаздывала, нам нужно было лишь перегнуться через перила и кликнуть Джузеппе.

Джузеппе появлялся из своей норки, устроенной в щели меж камнями террасы, и мчался к нам во весь дух, насколько позволяли его маленькие лапки.

Эта игра длилась около двух месяцев, как вдруг Джузеппе исчез; тщетно мы звали его, тщетно приманивали чаем, тщетно оставляли на виду мух, надеясь задеть его слабую струнку, — ни от чая, ни от мух никакого толку не было.

Так что в течение целой недели наши завтраки были омрачены его отсутствием.

Тем временем произошло событие, направившее наше внимание в другую сторону.

Выше я уже сказал, что мы жили во дворце Кьятамоне, и пояснил его местоположение на берегу Неаполитанского залива.

Море, как тоже было сказано, омывало подножие нашей террасы, и две входные двери дворца были обращены в сторону моря.