Неаполитанские хроники

Дело в том, что в ту пору я жил на самом берегу Неаполитанского залива, у края золотой чаши, среди гранатников, олеандров и апельсинных деревьев, и с террасы перед моей дверью мог охватить взором весь этот дивный залив, от Мизенского мыса до мыса Кампанелла; дело в том, что прямо перед мной, посреди голубого зеркала Средиземного моря, темным пятном высился Капри, и мне чудилось, будто я вижу, как по ночам на вершине его бродит призрак старого Тиберия; дело в том, что по левую руку от себя я видел вечно курящийся, а порой и пылающий Везувий, за ним — Резину, Портичи, Торре дель Греко, Помпеи, Кастелламмаре, Сорренто; дело в том, что по правую руку от себя я видел Мерджеллину, Позиллипо, Низиду и казавшиеся такими опасными римским мужьям Байи, чей теплый воздух, пронесясь над заливом и перевалив через Салерно, заставлял дважды в год цвести розы Пестума! Дело в том, что прямо за спиной у меня был пресловутый замок Сант’Эльмо, внушавший такой ужас неаполитанцам, которые денно и нощно страшились увидеть на его стенах вспышки тех молний, какие на протяжении ста двадцати пяти лет грозили обрушить на них бурбонские Юпитеры! Дело в том, наконец, что я жил тогда в очаровательном дворце Кьятамоне, который ныне пришел в упадок и безлюден, тогда как в мое время там кипела жизнь и царило веселье. Построенный в качестве дома для увеселений старым Фердинандом, он стоит на фундаментах виллы Лукулла, и в часы отлива, когда море было спокойно, я еще мог видеть на дне выдолбленные в скалистой породе каналы, по которым свежая вода поступала в рыбные садки, где Лукулл откармливал ячменем, маисом и молоком своих барабулек и мурен. Прямо у моих ног, пришвартованный к берегу каменным канатом, стоял пресловутый замок Кастель дель Ово, где, по легенде, были отданы на съедение крокодилу жена и сын Мазаньелло. После того как Сицилийский и Калабрийский походы завершились и 7 сентября, сидя в открытой коляске, Гарибальди въехал в Неаполь, покинутый накануне королем Франциском II, я, впервые сев за стол в королевской обеденной зале, обнаружил под салфеткой указ, текст которого в то утро был опубликован в «Вестнике» и в соответствии с которым мне предоставлялся в полную собственность и в качестве государственной награды этот дворец, вместе с его садом и служебными помещениями. Указ был подписан самым могущественным в ту пору человеком в Неаполе — Гарибальди.

Я пригласил его отобедать со мной на другой день. Генерал пришел, выказывая ту же простоту, с какой незадолго перед тем он согласился отобедать на борту моей шхуны; однако на сей раз мы обедали не под грохот пушек и свист ядер генерала Боско, а под тихий шорох волн, которые одна за другой подкрадывались к камням подножия моей террасы и лобзали их.

Я показал Гарибальди указ, который накануне обнаружил на обеденном столе.

— Ну что, — спросил он меня, — приятно ощущать себя хозяином этой очаровательной маленькой резиденции?

— Разумеется; ну а себе ты что взял? Надо полагать, королевский дворец?

— Себе? — удивленно переспросил Гарибальди. — Себе я ничего не взял.

— Как, ты ничего не взял себе, а мне даришь дворец ценою в четыреста тысяч франков?… Ты что, принимаешь меня за какого-то проходимца?… Василий, дай-ка мне спичку!

Василий, бесстрастный и покорный, словно черкесский раб, зажег спичку и подал ее мне.

Я поднес к ней диктаторский указ, пламя коснулось бумаги, перекинулось на нее, поползло вверх по ее белым краям и в одно мгновение уничтожило дарственную.

Обратившись в пепел и сделавшись невесомой, бумага какое-то мгновение кружилась в воздухе, поднимаясь к потолку, в то время как последние искорки, еще пробегавшие по ней, гасли одна за другой.

— Какого черта ты сделал?! — спросил Гарибальди.

— Как видишь, — ответил я, — возвращаю кесарю то, что принадлежало кесарю, возвращаю королю Виктору Эммануилу то, что принадлежало королю Франциску Второму. Короли ведь не поэты, и, будь спокоен, он оставит этот дворец себе.

— Поступай, как хочешь, — промолвил Гарибальди, — но ты хотя бы продолжишь жить здесь, пока тебе это будет в радость и пока дворец будет принадлежать королю?

Вот так я и поселился во дворце Кьятамоне в 1860 году нашей эры.

Там я основал «Независимую газету», пригласив стать ее администратором славного малого, француза по имени Адольф Гужон, которому я оставил ее в полную собственность, покидая Неаполь, по всей вероятности, навсегда.

Как радостно было вставать с рассветом в первые погожие дни весны и наблюдать всякий раз новое зрелище: появление из ночной тьмы дивной красоты горного хребта, последнего отрога Апеннин, а из утренней дымки — Средиземного моря, царства Амфитриты, породившей Венеру и сирен.

В то время в услужении у меня были два мальчика — оба лет двенадцати, одного роста, но совершенно разные по характеру. Один был неаполитанец, из Санта Лючии, другой — калабриец, из Сан Лучидо.

Раза три или четыре на дню, олицетворяя ненависть, разделяющую два этих народа, мальчишки дрались, и пару раз мое своевременное появление помешало кулачному бою перерасти в поножовщину.