Неаполитанские хроники

Если вам одновременно приходят два подобных письма, к этому следует отнестись вполне серьезно. К тому же стояли те прекрасные летние дни, когда по причине тридцатиградусной жары ножи пускают в ход при малейшей ссоре.

Я каждый день видел, как мимо моих окон несли в больницу мужчин, за которыми следовали их плачущие жены с двумя или тремя детьми.

Это были COLTELLATE.[34] Хотя, вообще говоря, жалеют здесь убийц, а не убитых.

В Неаполе я жил дверь в дверь с филиалом каторжной тюрьмы. К этому тюремному заведению нужно было подниматься по довольно крутому откосу, который вверху был огорожен парапетом. В тюрьме содержалось примерно шестьдесят или семьдесят каторжников, одетых в желтое, как принято в Италии.

Эти каторжники, которые на протяжении всего дня пальцем о палец не ударяли, около шести или семи часов утра выходили из своих камер, прислонялись к парапету, садились на него или залезали на него верхом и, пока длилась утренняя прохлада, пока солнце ласкало, а не обжигало, оставались там, рассуждая о войне и любви, предаваясь раздумьям в духе Ламартина и отыскивая в далях горизонта ту почти невидимую линию, где небо сливается с морем.

— Что это за люди? — поинтересовался я однажды.

— Это джентльмены, — ответили мне.

— А за что они оказались на каторге?

— Они не на каторге, а у себя дома.

— Да, но все же, что они такого натворили, чтобы у себя дома оказаться в желтых куртках, желтых шапках и желтых штанах, да еще с цепью на ногах?

— Да ничего эти бедняги не натворили.

— Как это ничего?

— Ну да, han no amazzato (кого-то убили).

Так вот, эти джентльмены, эти бедняги, которые находились не на каторге, а у себя дома и которые ничего не натворили, а всего лишь кого-то убили, не вызывали у тех, кто соприкасался с ними, ни малейшего отвращения.

Однако это были богатые убийцы. Все они имели годовой доход от трех до десяти тысяч франков. Из камеры они выходили в сопровождении солдата, казавшегося их оруженосцем.

Зачастую они совершали длительные каретные прогулки по городу. При этом сами они красовались на заднем сиденье калессино, а солдату, словно лакею, приказывали сесть рядом с кучером, на козлах. Если они были довольны им, то угощали его выпивкой.

Так что возникшие одновременно угрозы получить удар ножом от Каморры и удар кинжалом от код и ни встревожили меня настолько, что я вызвал Василия и спросил его, все ли мои ружья находятся в доме и все ли они в исправном состоянии.

Василий ответил, что из десяти моих ружей пять находятся в доме, но, незащищенные от морского воздуха, нуждаются в чистке, а остальные пять хранятся у оружейного мастера, который, вероятно, следит за их чистотой, и оттуда их можно забрать.

Я дал Василию приказ поручить Гаэтано чистку пяти ружей, что было делом нетрудным, поскольку требовалось всего лишь увлажнить маслом тряпочку и протереть ею стволы и спусковые механизмы, тогда как Василий должен был отправиться за пятью другими ружьями к оружейнику.

Василий спустился вниз, но уже через несколько минут появился снова, покатываясь со смеху.

— Ах, сударь, — сказал он мне, — вы только подите и посмотрите, как Гаэтано чистит ружья!

Я пошел следом за Василием и через небольшое окошко, выходившее на кухню, увидел, что Гаэтано скребет стволы моих ружей ножом, точь-в-точь как скребут морковку.

Это мало того что не вызвало у меня смеха, но и насторожило.

— Следует остерегаться этого малого, — сказал я Василию. — На свете нет ни одного неаполитанца, который не знал бы, как надо чистить ружье. Он знает это не хуже других, но делает вид, что не знает. Сходи к оружейнику за чистыми ружьями, а я берусь показать Гаэтано, как приводят в порядок грязные.

Василий повиновался и ушел, взяв с собой Тюрра.

Помнится, я уже говорил, кто такой Тюрр.

Итак, Тюрр и Василий отправились к оружейному мастеру, а я вошел на кухню, чтобы показать дону Гаэтано, как полагается чистить ружья.

Внимательно выслушав мои наставления, Гаэтано обернулся и спросил меня:

— А почему господин приказал чистить ружья? Он что, на охоту собрался?

— Нет, дружище, — ответил я, — но мне пришло два письма с угрозами расправиться со мной, а поскольку в доме нас трое мужчин, хотелось бы затруднить убийцам их работу.

Выслушав это объяснение еще внимательнее, чем мои рассуждения по поводу чистки ружей, Гаэтано произнес:

— Да кому в голову придет убить господина? Господин такой добрый!..

И он принялся чистить ружье, следуя моим указаниям.

Не имея никаких причин затягивать наш разговор с доном Гаэтано, я вернулся в свой кабинет и вновь принялся за работу.

Минут через десять Василий возвратился с ружьями; мы как раз заряжали их, как вдруг в кабинет вошел Тюрр и спросил:

— Господин посылал куда-нибудь Гаэтано?

— Нет, а почему ты спрашиваешь? — поинтересовался я.

— Да Гаэтано нет на кухне, а в конюшне нет пони.

— Сходи-ка, посмотри, — сказал я Василию. — Ты никуда его не посылал?

— Нет, господин.

— Ну и я тоже; давай-ка, сходи…

Вскоре Василий возвратился.