Неаполитанские хроники

Руффо попытался отыскать колокольчик или молоток, но Антонино остановил его руку.

— Незачем шуметь, — сказал он, — у меня есть ключ.

И, вынув из кармана ключ, он действительно открыл калитку.

Узкий проход к дому был освещен небольшой лампадой, стоявшей в каменной нише с образом Мадонны. Лампада отбрасывала мерцающий свет на каменную круговую лестницу.

Хотя на носу у Руффо было пенсне, с которым он не расставался никогда, это не помешало ему споткнуться о ступени.

— Эй, Джеппина, — крикнул Антонино, — посвети хоть! На твоей лестнице впору шею свернуть.

Луч света скользнул по верхним ступеням и, казалось, стал спускаться навстречу посетителям.

На лестничной площадке появилась женщина лет тридцати, державшая в руке лампу.

Это была Джеппина.

— Ну и ну! — промолвил Руффо. — Так это вы, госпожа Корси! А я и не знал, что иду к одной из своих клиенток.

— Равно как и я не знала, что буду принимать одного из своих клиентов, господин Руффо, — со зловещей улыбкой ответила Джеппина.

— Так-так! Выходит, вы с крестным знакомы, — сказал Антонино. — Что ж, тогда дело пойдет как по маслу.

Поднявшись на верх лестницы, Руффо бросил взгляд на Джеппину. Она была полураздета: на ней не было ничего, кроме нижней юбки, корсета и шелкового платка, наброшенного на шею и плечи.

— Признаться, господин Антонино, — сказала она, — мне подумалось, что вы обманули меня, пообещав привести нынче вечером вашего крестного, и я легла спать, потеряв всякую надежду.

— Я закрываю магазин ровно в девять часов, госпожа Корси, и нужно добрых полчаса, чтобы добраться сюда от улицы Кьяйя.

— Что ж, — промолвила Джеппина, переглядываясь с Антонино, — лучше поздно, чем никогда. Входите, господа, входите. Я войду первой, чтобы посветить вам.

И, в самом деле, она вошла первой. Руффо последовал за ней; Антонино, оставшись позади, закрыл дверь и задвинул засов.

Услышав шум задвигающегося засова, Руффо обернулся.

— Когда занимаешься делами, крестный, — промолвил Антонино, — нужно, чтобы никто не беспокоил.

У часовщика не возникло никаких подозрений, и он продолжил идти вслед за Джеппиной, которая привела его в свою спальню.

Антонино остановился на пороге.

— Ну а теперь, златоустая Джеппина, — произнес он, — вытяни из крестного все, что сможешь, благо есть что вытягивать. Ну а вы, крестный, не тяните с ответом, когда вас уговаривают красивые женщины.

И, отступив на шаг, он закрыл за ними дверь; Руффо показалось, что Антонино повернул ключ в замке, сделав с дверью в спальню то же, что прежде было предусмотрительно сделано им с входной дверью, и потому он крикнул ему:

— Эй, парень, что ты там делаешь?!

Однако на сей раз Антонино ответил ему лишь зловещим хохотом.

Лиса угодила в западню, и охотник ликовал!

V

Тем не менее Руффо по-прежнему не испытывал тревоги, однако на какое-то мгновение, не в силах понять, что означает этот хохот Антонино, застыл на месте, не сводя глаз с двери.

— Эй! Что это с вами, кум? — спросила Джеппина.

— Да нет, ничего, — повернувшись к ней, ответил Руффо.

Но, повернувшись к ней, он увидел, что ее шею и плечи не прикрывает более шелковый платок, при том что было непонятно, в какой момент она успела его снять и куда подевала.

Руффо не был Тартюфом и не стал предлагать ей другой платок; казалось даже, что он с немалым удовольствием смотрит на эти плечи, которые благодаря исчезновению платка открылись его взору.

Увидев пламя, мелькнувшее в его глазах, Джеппина, большой знаток по части похоти, положила руку на плечо Руффо и сказала:

— Полноте, старый греховодник! Мы ведь собрались здесь ради дела, не так ли? Давайте сначала займемся нашим делом, а там видно будет.

— Обещаете?

— Обещаю, обещаю! Все зависит от того, насколько я буду довольна вами.

— Хорошо, — промолвил Руффо, — давайте взглянем на ваши драгоценности, но по-быстрому.

— А чего это вы вдруг заторопились? Мы и так все успеем.

С этими словами Джеппина перешла в соседнюю комнату. Оставшись один, Руффо окинул взглядом спальню, освещенную теперь лишь одной-единственной свечой, поскольку вторую Джеппина унесла с собой.

Стены спальни, как это принято в Неаполе, были расписаны вручную, а не оклеены обоями. Фон, изначально белый, сделался грязно-серым, однако на нем сохранились следы росписи в виде беседки, увитой листьями и живыми цветами. Судя по листьям, художник, должно быть, хотел изобразить виноградную лозу. Что до цветов, то они вышли из его головы полностью распустившимися, подобно тому как Минерва вышла из головы Юпитера полностью вооруженной, и, рожденные его фантазией, не принадлежали ни к одному из видов, установленных Линнеем и Добантоном, разве что числились среди гибридов.

Птицы, еще более фантастичные, чем цветы, порхали по потолку или покачивались на зеленых гирляндах, тянувшихся по потолку из угла в угол.