Неаполитанские хроники

Затем они начали обезображивать мертвеца, превратив эту процедуру в веселую затею: на лицо ему нанесли слой серы, после чего на серу положили кучу химических спичек и подожгли их с помощью трутового фитиля. Ворох спичек, покрывавших лицо несчастного ювелира, вспыхнул, разбрасывая искры; огонь перекинулся на серу, и горящая сера, глубоко проникая в глазницы, носовую пазуху и ротовую впадину, сделала труп неузнаваемым.

Дабы сцена была веселой на все сто процентов, убийцы, не прекращая заниматься делом, выпивали и закусывали, обменивались шутками и хохотали. По возвращении Антонино и Рацци обнаружили остатки застолья, а поскольку прогулка разожгла у того и другого аппетит, они в свой черед сели за стол, доверив своим сообщникам учет денег и драгоценностей.

Между тем следовало побеспокоиться о том, что делать с мертвым телом. Было решено отвезти труп на пару километров от Неаполя и бросить в первую попавшуюся канаву.

Антонино предложил усовершенствование: поместить труп в ящик, чтобы безопаснее было вывезти его из Неаполя.

Один из убийц был подмастерьем столяра; он брался сколотить ящик, но доставить его обещал лишь через день, к вечеру.

— Но куда положить труп? — спросил Рацци.

— Затолкайте его пока под кровать, — ответила Джеппина.

Труп затолкали под кровать, открыли окно, чтобы удалить чудовищный запах серы и горелого мяса, заполнивший комнату, допили вино, остававшееся в бутылках, а затем разошлись по домам, унося с собой причитающуюся часть добычи.

Оставшись одни, Джеппина и Антонино закрыли окно и спокойно легли спать на кровать, под которой лежало мертвое тело Руффо.

Когда на другое утро Рацци постучал в их дверь, они еще спали.

VII

Таким или примерно таким было обвинительное заключение, составленное на основании признаний Гаэтано Рацци.

Хотя каждый день в Неаполе происходило не менее трех или четырех убийств, это преступление, благодаря сопутствовавшим ему обстоятельствам, произвело немалую сенсацию. Участие, которое я поневоле принял в его раскрытии, вызвало у меня любопытство, крайне редко проявляемое мною к подобного рода делам, и склонило к решению присутствовать на судебных прениях.

В итоге я написал судье, назначенному председательствовать в этих прениях, и попросил его приберечь для меня место в зале заседаний, ибо опасался, что он будет до отказа забит любопытствующими.

Судья ответил мне, что он приберег для меня местечко позади судейских кресел, дабы я мог видеть одновременно обвиняемых, королевского прокурора и присяжных заседателей.

По левую руку от меня, когда я разместился там, находились обвиняемые; ниже обвиняемых расположился секретарь суда.

По правую руку от меня находились королевский прокурор и присяжные заседатели.

Напротив меня — адвокаты.

Обвиняемых было восемь, поскольку арестовали еще двух факкини, переносивших труп.

В зал они вошли в сопровождении карабинеров, и при их появлении послышался негодующий ропот зрителей; вопреки моему ожиданию, зал был заполнен всего лишь на треть; чудовищность преступления, которая вполне могла бы привлечь на судебные заседания весь Париж или все население какого-нибудь провинциального города во Франции, если бы судебные прения происходили в этом городе, не смогла вырвать из состояния беззаботности не только неаполитанское светское общество, которое подобными делами не интересуется, но и простой люд.

Обвиняемые входили в зал и размещались в соответствии со значительностью роли, которую каждый из них сыграл в убийстве; первой вошла Джеппина; затем Антонино; затем — трое других, чьи имена я забыл; затем — Рацци (его старались держать как можно дальше от Антонино, опасаясь бурных сцен, которые непременно произошли бы, окажись эти двое соседями); и, наконец, двое факкини.

Я узнал Антонино, ибо не раз видел, как он приходил к Руффо, и потому все мое внимание сосредоточилось на Джеппине.

Это была тридцатипятилетняя женщина, выглядевшая на все сорок пять: волосы ее наполовину поседели; говорили, что она постарела за время следствия. Невозможно было ошибиться в отношении чувства, отображавшегося на ее лице. Это не был стыд, вызванный обвинением, которое привело ее в клетку для подсудимых, это было выражение самого низменного страха. Одежду ее составляли головной платок, темное платье и шаль из поддельного кашемира в красную, желтую и синюю полоску. Она села в самом дальнем от судей углу и сохраняла это место на протяжении всех прений.

Антонино сидел рядом с ней.

Не будь я заранее осведомлен, насколько распространены в Неаполе подобные любовные связи, мне не давал бы покоя вопрос, как молодой и красивый парень мог быть любовником этой старой сводни.

На вид ему было от двадцати до двадцати трех лет; его отличали прекрасные черные волосы, а едва пробивающиеся усики слегка затеняли губы, прикрывавшие белоснежные зубы; наряд его состоял из красного шейного платка, повязанного поверх отложного воротника, черного редингота, застегнутого до пояса, черных панталон и пестрого жилета.