Неаполитанские хроники

По натуре я не аристократ, но перспектива проделать три льё, вдыхая запах лаццароне, вместо того чтобы вдыхать благоухание апельсинных деревьев, остановила меня в ту минуту, когда нога моя уже стояла на подножке. Я учтиво поклонился пяти пассажирам, сидевшим в коляске; четверо звались — их имена стали известны мне позднее — Франческо Фьорентино, Доменико Астарита, Антонио Галено и Франческо Скуизани, а пятым был молодой пруссак, чей отец, господин Пауль Керстофф, находился на отдыхе в Сорренто. Кажется, только он один кивнул в ответ на мой поклон: учтивые манеры, присущие нам, северянам, невысоко ценят в южных провинциях Италии, где они почти неизвестны.

Коляска уехала с пятью пассажирами, а я оказался перед необходимостью нанять экипаж для себя одного. К счастью, для поездки из Сорренто в Кастелламмаре установлен фиксированный тариф, один пиастр, что вместе с двумя карлино, которые полагается давать в качестве чаевых кучеру, составляет ровно шесть франков; подумав, что подобные издержки не так уж разорят меня, я лениво раскинулся на заднем сиденье моей carrozza,[42] на козлах которой сидел кучер, величавший меня вашим превосходительством, а на запятках — мальчишка, величавший меня генералом; видя, что я удобнейшим образом устроился на подушках, кучер хлестнул трех своих лошадей, украшенных султаном из красных бантов и фазаньих перьев, и галопом тронулся с места.

Коляска, в которую я побрезговал сесть, выехала минут за пять до нас и катила шагах в пятистах впереди нашего экипажа, однако постепенно мы должны были сократить этот разрыв, и, впрямь, она то исчезала за очередным поворотом дороги, то, время от времени, появлялась вновь в бледном свете занимающегося дня. Наблюдать за ней, подсчитывая, насколько уменьшилось разделяющее нас расстояние, было занятно, но не до такой степени, чтобы заставить меня бодрствовать после бессонной и наполненной трудом ночи, так что мало-помалу я закрыл глаза и незаметно впал в то состояние дремоты, какое не является ни сном, ни бодрствованием, но похоже одновременно и на то, и на другое.

Так мы проделали три или четыре мили; но тут коляску тряхнуло, и я открыл глаза. Вико осталось уже позади, и экипаж, за которым мы неотступно следовали, словно гонясь за ним, был всего лишь в ста шагах впереди нас. Пока я дремал, уже рассвело; дул свежий ветерок, воздух благоухал, залив искрился. Внезапно на повороте дороге, в том месте, которое называется Ла Торретта, кучер остановился, круто развернул коляску и лошадей, а затем бешеным галопом помчался в сторону Вико, не переставая кричать:

— Разбойники! Разбойники!

Все это произошло так быстро, что, погрузившись в созерцание пейзажа и глядя влево, вместо того чтобы смотреть вперед, я ничего не заметил. Мне пришлось привстать и оглянуться назад.

И вот что я увидел на дороге, примерно в двухстах шагах позади нас.

Слева, со стороны моря, груду вязанок хвороста, а позади них, поставленные в ряд, — четыре пустые коляски с привязанными к козлам кучерами.

Справа, у подножия горы, опустив голову на колени, со связанными руками, сидели на земле шесть десятков рабочих, трудившихся в порту Кастелламмаре и шедших на работу.

Посреди дороги полтора или два десятка разбойников обирали пятерых седоков, вместе с которыми я должен был бы ехать из Сорренто в Кастелламмаре, не внуши мне моя счастливая звезда аристократическое желание нанять una carrozza лично для себя!

Все это лишь промелькнуло у меня перед глазами, однако мне стал понятен ужас кучера, который, стоя на передке, словно участник Олимпийских игр, со всего размаха стегал кнутом лошадей, продолжая кричать:

— Разбойники! Разбойники!

В ответ на его крики все встречные коляски разворачивались и устремлялись вслед за нами; все пешеходы, оказавшиеся на дороге, цеплялись за экипажи, чтобы как можно быстрее уйти от опасности. Это превратилось в настоящее повальное бегство, в котором невозможно было что-либо понять, а главное, которое невозможно было остановить.

Так мы и въехали в Вико, где на какое-то время все пришло в смятение из-за криков «Разбойники!», исходивших не только от моего кучера, но и всех других кучеров, и не только всех других кучеров, но и от всех пешеходов, которые кричали тем громче, что они не понимали, почему кричат. В Вико должны были думать, что за нами гонятся все разбойничьи шайки Крокко и Нинко-Нанко.

Было около шести часов утра. Мой кучер в конце концов остановился у караульного помещения национальной гвардии, крича еще громче, чем прежде: «Разбойники! Разбойники!»

Оттуда, насмерть испуганные, выскочили два почтенных горожанина, один в штатском, другой в мундире, в то время как окно на втором этаже распахнулось и появившийся в окне лейтенант спокойно поинтересовался, с чем связан весь этот шум.