Неаполитанские хроники

Однако кругом раздавалось столько голосов, кричавших одновременно; слышалось столько вопросов и ответов, не поспевавших друг за другом; к небу возносилось столько возгласов, исполненных недоумения и страха, что мне показалось неуместным вносить свою ноту в это многоголосие одержимых. Так что, предоставив моему кучеру возможность рассказать то, что он знал, а всем остальным — то, чего они не знали, я ограничился тем, что вполголоса ответил славному господину, удостоившему меня вопросом о причине всего этого шума:

— Разбойники вышли на дорогу из Вико в Сорренто, вблизи Ла Торретты. Там они задержали и связали шесть десятков рабочих, направлявшихся в Кастелламмаре, и остановили пять колясок с двумя десятками пассажиров, которых они увели в горы. Вот все, что я могу вам сказать, поскольку это все, что мне известно.

Господин, удостоивший меня вопросом, был капитаном национальной гвардии, и потому, едва я закончил свои разъяснения, он, невзирая на присутствие лейтенанта, остававшегося у окна и невозмутимо наблюдавшего за происходящим, приказал бить общий сбор.

Берсальеры и карабинеры, казармы которых находились на одной и той же площади, не стали дожидаться сигнала: берсальеры, числом около двадцати, ведомые сержантом, бросились вперед беглым шагом, даже не поинтересовавшись, сколько было разбойников, как вдруг их остановило крепкое ругательство, прозвучавшее из окна второго этажа: это их офицер грозил отправить всех на гауптвахту, если они не подождут его.

Такие уж это замечательные солдаты — всегда приходится грозить им, чтобы они не шли в огонь чересчур быстро.

Они вернулись обратно и построились перед домом, где квартировал их офицер; он тотчас выбежал на улицу, на ходу просовывая руку во второй рукав кителя, встал впереди них и вместе с ними мерным шагом выступил в поход.

К ним присоединилось еще несколько их товарищей и шесть карабинеров. Общая численность этого небольшого отряда составляла около тридцати человек.

Рассудив, что дорога никогда не будет безопаснее, чем теперь, я уговорил кучера вновь отправиться в Кастелламмаре, и, в самом деле, когда мы подъехали к Ла Торретте, дорога там оказалась совершенно свободной. Рабочие, освобожденные от пут и имевшие возможность идти куда угодно, направились на работу. Кучера, избавленные от седоков, которые ехали из Сорренто в Кастелламмаре, отправились искать тех, кому нужно было добраться из Кастелламмаре в Сорренто.

Ну а я приехал к семичасовому поезду, вместо того чтобы приехать к шестичасовому, только и всего.

Новость уже дошла до Кастелламмаре, и местную национальную гвардию я застал поставленной под ружье. Телеграф сработал. Кава, Салерно и Амальфи были извещены, и все надеялись отрезать бандитам путь к отступлению.

В подобных обстоятельствах всегда на что-то надеются.

В девять часов я прибыл в Неаполь, а час спустя был уже на обратном пути в Сорренто. Дорога показалась мне быстрее обычного.

Меня чрезвычайно радостно встретили в гостинице и чуть было не приехали поздравлять с благополучным возвращением местные власти. Все полагали, что меня увели в горы разбойники, а это и впрямь могло закончиться очень скверно. Не сомневаюсь, что я известен этим господам почти так же хорошо, как Ариосто, но несколько в ином ключе, и потому вряд ли мне удалось бы отделаться двумя десятками стихов из «Кристины» и «Карла VII».

По прибытии в Сорренто я узнал, что одного из пассажиров ехавшей впереди нас коляски, которого во время нашего поспешного бегства я видел распаковывающим свои товары прямо на дороге, разбойники отпустили, поскольку рана на ноге мешала ему ходить.

Я попросил его навестить меня и снабдить подробностями более точными, нежели все те толки, какие мне довелось услышать по пути.

Вначале у него не было особого желания говорить, и я подумал, что он просто не знает меня. Но нет, я ошибся: он прекрасно знал меня. Тогда мне пришло в голову, что его желание хранить молчание объясняется страхом, который внушают ему разбойники. Но и тут я ошибся.

Он страшился г-на Ла Мармору, военного губернатора Неаполя.

Сначала я не понимал, что является причиной подобного страха, но бедняга высказался по этому поводу, и, должен сказать, его рассуждения показались мне не лишенными смысла.

— Сударь, — сказал он, — под командованием господина Ла Марморы находятся девяносто тысяч солдат. Жалованье этих девяноста тысяч солдат, поставленных под ружье, составляет от ста пятнадцати до ста двадцати тысяч франков в день. Понятно, что господин Ла Мармора не будет благосклонен к человеку, который заявит, что, располагая целой армией и огромными деньгами, после двух лет ужасной борьбы и чудовищных расходов, господин де Ла Мармора так и не смог пока обеспечить безопасность пассажиров даже в шести льё от Неаполя, на одной из самых оживленных дорог королевства.

И с этой точки зрения, как мне кажется, мой соррентийский собеседник не так уж и ошибался.

Наконец, приведя разного рода доводы, я сумел преодолеть его сомнения, и вот что он мне рассказал.