Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

На другой день после крестин в Михеичеву избу то и дело приходили соседки на навиды: приносили посильный подарок: иная пирог, другая пасмы две ниток, иная успела сшить рубаху, другие просили простить, что ничем не могут порадеть, или по недостатку, или по беспамятью. Одним словом, все было так же, как обыкновенно бывает на любых крестьянских крестинах.

Ребенок покрикивал сначала тихо, но с прибавлением числа дней и недель все громче и громче, так что подчас получал порядочные шлепки и громкую брань от матери, на попечении которой он и оставался до тех пор, пока не начинал сам ползать медведкой или стоять дыб-дыб, опираясь ручонками на лавки. Отцово дело тут сторона: разве иногда возьмет он сынишку на руки и, поднимая к потолку, начнет стращать букой или попугает его своей бородой, выигрывая на губах какую-нибудь дребедень. Дальше, когда парнишка начнет подрастать, он предоставляется вполне самому себе, а когда войдет в разум, то сам и радеть о себе должен; «вырастет с мать, сам будет знать, как из песку веревочки вить».

В наших деревнях, где едва ли не всякая баба исполняет обязанности повитухи, всегда уж найдется такая, которая исключительно посвящает себя этому занятию и, следственно, пользуется у рожениц особенным предпочтением перед всеми другими. Она вместе с тем и лекарка, и знахарка, и наговорщица, одним словом, такое лицо, без которого трудно, кажется, обойтись русскому человеку. К таким-то исключительным личностям принадлежала и тетка Матрена.

Происхождение ее очень просто: она почти всегда дочь тоже повитухи и редко принимается за свое заветное ремесло по собственному желанию. Это последнее обстоятельство совсем от нее не зависит. Оно устраивается как-то уже само собою, как у всякого другого русского простолюдина.

Смолоду у Матрены, разумеется, общее горе и радость, как и у всякой другой деревенской девчонки. На руках у ней вечно ребенок – сестренка или братишко, к которому она приставлена на правах няньки. С ним она обязана носиться целый день – пока не кликнет мать на насесто. Позовут ли ее играть в прятки – те из товарок, которых судьба избавила от этой неприятности быть сестрой, – Матренка вскинет парнишку на закорки и идет к овинам. Здесь посадит брата к уголку и бегает с другими – резвится, забывает свою докучную службу, а там, смотришь, опять идет она по деревне, босоногая, растрепанная, и опять у ней торчит за спиной черномазый братишко, ухватившийся обеими ручонками за голую шею сестры.

Пригласят ли Матрену хороводы водить, и опять, смотришь: прыгает она, резвится по-старому и опять по-старому сидит ее братишко, в пыли и грязи, насупившись, и кричит благим матом, когда обнюхает его проходившая свинья или собака. Но вот беда: заметила это нерадение Матренки проходившая мать, и еще больше встрепала ее лохматую голову, и вперед наказала не покидать братишки. Этот грех куда бы ни шло, сама назвалась на него, а бывает и так, что сам парнишка затевает беду себе на голову, да еще и на глазах матери, как случилось это в то время, когда играл он с котенком. Баловливый котенок, оцарапав парня, напугал его так, что перекинул навзничь и свалил плашмя с лавки, но и тут не прошла беда мимо няньки: зачем-де не смотрела, ты уж не маленькая! И это бы ничего: горе пополам с братом, да и мать дала наческу – никто другой, а то бывает и такой грех, что и сам-то он, братишко, всей пятерней врезывался в сестрино лицо и оставлял на нем царапины на целую неделю. Конечно, и тут извернуться можно: стоит только затащить его подальше на зады, нахлопать там досыта да подождать, пока отойдет, а там сунуть корку хлеба, и гора с плеч долой. Но вот уже беда неисправимая: когда девчонки затеют хороводы, а братишка спит, мать не пускает на улицу:

– Подожди ходить, вон братенко проснется, и его с собой прихватишь…

– Да, мамонька, хороводы-то на ту пору разобьют, не поспеешь…

– Подрастешь, дура, наиграешься…

Ничего не остается делать, как надрываться – плакать, пока не рассердится мать и не исполнит обещания.

Но вот уж подрос братишко, сам по себе стал ходить и бегать, нянька на радостях.

– На-ко, – говорит мать, – сестренку тебе, похоль и ее, да смотри не по-летошнему, а то опять дубцом отстегаю, целой веник истреплю!..

Делать нечего, опять нужно покориться горькой участи и ожидать той поры, когда или мать рожать перестанет, или сама Матренка сделается подростком и ее скучная обязанность перейдет на другую сестру.

Но эта пора не далеко, время летит своим чередом скоро и незаметно: вот уж на Матрену начали ногами зариться большие ребята. Один что ни пройдет мимо, то и заденет: либо щипнет, либо просто начнет по плечу трепать, либо над ухом что есть силы языком щелкнет.

А надумает парень в хороводе пройтись с платочком, опять за Матрену:

– Выходи-ко, Матреха, воробушком!

В горелки ли врежется парень – опять-таки ловит ее, а не другую девку.

На камушке ли горит Матрена – никто ее не выкупит прежде того же парня; никто из ребят не поцелует прежде выбранного-суженого.