Недрогнувшей рукой

Спасибо десятой музе, она пока со мной…

В мире дольнем, или Вещи в себе

Дольний мир, мир долины – земной, здешний, в отличие от высшего, горнего мира – высокого, истинного и космического. Наш дольний мир с его вещной, предметной, суетливой и не всегда осмысленной жизнью в значительной степени иллюзорен.

Несколько лет назад глава одного итальянского города издал официальный указ, запрещающий держать золотых рыбок в круглых аквариумах. Это было признано жестоким обращением, поскольку, находясь в сосуде с изогнутыми стенками и глядя наружу, рыбка видит искаженную картину реальности. Но кто сказал, что мы сами видим истинную? Да, с точки зрения золотой рыбки, картина отличается от нашей, но можем ли мы утверждать, что она менее реальна?

Как, например, мы можем доказать, что видим цвета одинаково? (Ах, какие они бывают – цвета: альмандиновый, “биллиардного сукна”, “влюбленной жабы”, или вердигри…) Нельзя же посмотреть на мир глазами другого человека. Эту условность восприятия, как и все прочие, приходится принимать.

Понятие, введенное Иммануилом Кантом (“калининградским философом”, как именовали его в советские времена), “Ding an sich” чаще переводят как “вещь в себе”, но я встречала и как “вещь сама по себе”. Так, мне кажется, понять куда проще: человек видит мир вовсе не таким, каким он является на самом деле, а таким, каким он ему представляется.

Летом 1928 года Сергей Прокофьев сочиняет две фортепианные пьесы. В “Автобиографии” он пишет: “…я работал над двумя довольно большими вещами для фортепиано, в которых мне хотелось углубиться в музыку и в самого себя, мало интересуясь облечь содержание в форму, с размаху лезущую в сознание слушателя. <…> Пьесы получили название «Вещей в себе» ор. 45. <…> К сожалению, название, по-видимому, вызвало ошибочное впечатление, что это абстракция и чистая игра в звуки. Прочтя название и увидя местами сложное изложение, иные поленились добраться до самой музыки. Между тем один и тот же композитор может думать то сложно, то просто”.

Я думала, что услышу перевод кантовской мысли на язык звуков, но не вполне осталась удовлетворена. Огорчилась, однако потом успокоилась отговоркой о таинственности и непостижимости музыки, о невозможности ее словесного объяснения или – как минимум – множественности таких равно справедливых истолкований.

Да, предметы и люди, живое и неживое в известной мере условность. Вот две цитаты:

Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене – и взоры…

Александр Блок

Я постыдно люблю смотреть на освещенные окна, пытаясь разглядеть, а нет – так угадать, какая там происходит жизнь. И если долго вглядываться в дом, начинает казаться, что это он смотрит на тебя своими окнами-глазами.

Дайте мне еще одну жизнь, и я буду петь
В кафе “Рафаэлла”. Или просто сидеть,
Размышляя. Или у стенки стоять буфетом,
Если в том бытии не так пофартит, как в этом.

Иосиф Бродский

Тут уже прямое высказывание о том, что в иных воплощениях мы можем оказаться и деревянным предметом мебели.

А Владимир Набоков писал: “Ночью особенно чувствуешь неподвижность предметов – лампы, мебели, портретов на столе”. И в этом “особенно” таится особость наших отношений с неподвижными соседями по дольнему миру.

Едва ли не самым ценным из моих детских сокровищ был утаенный шарик ртути из нечаянно разбитого мною градусника (меня даже не ругали, не до того было, потому что всей семьей обшаривали комнату, отодвигали кресла и диваны, чтобы поймать, уничтожить ядовитые, ускользающие от веника капли), а я завороженно смотрела на таинственное вещество, соединившее в себе свойства жидкого и твердого, подвижность и неподвижность, на живое серебро.

У моей знакомой в кухне постоянно прорывались трубы, то в одном, то в другом месте. И однажды по вызову пришел очень пожилой сантехник. В ответ на ее жалобы он кивнул на кухонный стол: “А вы уберите вот это”. Стол покрывала клеенка с видом Венеции. Когда она сменилась на веселенькую клетку, протечки прекратились.

Эта связь живого и неживого, вещей и внутреннего мира человека вызывает в памяти толстовскую фразу из “Войны и мира”: “Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость”. Думаю, у каждого есть какие-то вещи, которым приписываются подобные мистические свойства. У меня часто возникает такая неожиданная привязанность именно к старым, претендующим на выброс предметам, хотя в принципе я отношусь к тем, кто легко расстается с вещами и не накапливает в доме горы хлама.