Недрогнувшей рукой

Отец, в “зимней” жизни не слишком общительный и всегда занятый работой, летом, на даче, проводил со мной гораздо больше времени. Мы уезжали на велосипедах в далекие путешествия, по пути придумывая названия для разных мест. Мое любимое – большая поляна, сплошь заросшая желтыми цветами. “Берег Желтых Лютиков”, – торжественно провозгласил отец. “Берег Лютых Желтиков”, – откликнулась я.

Отец, вероятно, считал, что я воспитываюсь в чересчур тепличных условиях, поэтому время от времени взламывал обычный порядок вещей. Чтобы научить меня зажигать спички, он бросал их горящими на пол, пытаясь перешибить внушенный мне няней страх перед пожаром. Но главное – отец стремился дать мне вкусить самостоятельности.

Редкие поездки в Москву были приключением. Плотный, цвета пробки билет, который со щелчком пробивает контролер, над вагонным окном на крючках веревочные авоськи, в них, как в люльках, покачивается белый батон… Мне было лет пять-шесть, когда мы поехали, кажется, в Люберцы. Я, как ни странно, даже помню, что поездка эта была связана с какими-то хлопотами о газовых баллонах. На обратном пути отцу пришла в голову идея отправить меня одну, а самому приехать на следующей электричке. Предполагалось, что воспитательным целям будут служить несколько остановок, преодоленных мною в одиночестве, а встреча наша состоится на лавочке платформы. Электрички тогда ходили часто. Доехала я без приключений, была чрезвычайно горда собой и уверена, что все смотрят на меня и думают уважительно, мол, такая маленькая, а едет одна. Я вышла на правильной остановке, села на лавочку и стала ждать. Представляю себе, что испытал отец, увидев в расписании, что моя электричка была последней перед полуторачасовым перерывом, так называемым дневным “окном”. Мне же сначала стало просто скучно, а потом нестерпимо захотелось по-маленькому. Спасительные кусты были совсем близко, но между нами лежали рельсы с деревянным настилом, и голос из динамика то и дело монотонно извещал: “Внимание! Идет поезд! Внимание! Идет поезд…”, делая пропасть непреодолимой. Кроме того, я боялась, что, как только я уйду, подоспеет электричка, и мы потеряемся. К тому моменту, когда прибежал отец, добравшийся на какой-то попутной машине, мое отчаяние достигло пика. Но его призыв никому не рассказывать о случившемся я исполнила.

А “познавать жизнь” отец повез меня лет в десять. Он прочитал объявление на столбе, что в клубе в Малаховке состоится товарищеский суд над соседями, и счел случай подходящим. Дело было нехитрым. По разные стороны забора затеялись стройки: один возвел летнюю кухню, второй – уборную. За всю последующую жизнь я едва ли слышала столько мата сразу. Этот опыт пополнил копилку наших общих секретов.

* * *

Училась я неплохо. Но иногда впадала в ступор. С пространственным воображением у меня хуже некуда. Наверное, мой топографический кретинизм той же природы. Я совершенно не запоминаю дорогу в городе, в лесу теряю направление через минуту (любопытно, что за рулем даже до появления навигатора я все находила). Задания по черчению за меня делал школьный поклонник, намеренно лепя допустимое количество ошибок – чтобы поверили, потому что в классе я и спичечный коробок не могла изобразить. А вот с геометрией, точнее, стереометрией был кошмар. Апофеозом стало сечение куба плоскостью по трем заданным точкам. Я чуть в сумасшедший дом не попала, пытаясь одолеть эту премудрость. Однако здесь есть хоть какое-то объяснение. Но вот почему я никак не могла выучить таблицу умножения – того не ведаю. И тогда отец придумал хитрый способ. Он расчертил лист ватмана на клеточки и на каждое действие придумал задачку. Со словами дело пошло куда лучше. Но вот беда: на вопрос, который требовал, естественно, короткого ответа, состоящего всего лишь из цифры, я выдавала все полностью. Кое-что помню до сих пор. Вот мой любимый: “По лестнице идет пьяный. На лестнице семь ступенек. На каждой он споткнулся по четыре раза. Сколько раз споткнулся пьяный?” И на вопрос: “Сколько будет семью четыре?” – я бойко отвечала: “Пьяный споткнулся двадцать восемь раз”. На четырежды девять было что-то про воздушные шарики, а вот на шестью семь и семью шесть были волшебные звери “ушанчики”: соответственно, шестеро по семь ушей и семеро – по шесть.

А еще в младших классах наказанием было изготовление наглядных пособий. Я – совершенно безрукая, и отцу приходилось мне помогать (правда, с этим у него тоже было не очень). Помню, как надо было зачем-то смастерить квадратный метр – из ткани или из бумаги. Ткани под руками не оказалось, и мы тщетно пытались склеить какие-то листы, которые то предательски скручивались, то подло расходились по швам.