Неизвестная. Книга первая

Глебу Бокию как главе секретного отдела ВЧК полагался отдельный вагон — скромный, без чрезмерной аляповатой помпезности, которой грешили бывшие кочегары, плотники и мелкие чиновники, коих волна революции вынесла на самый верх… Кто был ничем, тот станет всем… Вот они и стали. Им бы вкуса еще немного, и скромности тоже не помешало бы. Но вагон Бокия был совсем не таким. Это понравилось Якову.

С владельцем вагона Блюмкин был мало знаком. Так, пересекались иногда и только. Однако Яков хорошо знал, что Глеб Иванович долгое время был личным секретарем Ленина, которого Яша видел всего однажды, и тот произвел на молодого чекиста огромное впечатление. Потому Блюмкин немного оробел, когда увидел нужный вагон на перроне Николаевского вокзала. Но виду, конечно, не подал, да и понял вскоре, что его робость совсем напрасна…

*****

Они ехали из Москвы в Петроград почти, как мы сейчас. Познакомились поближе, выпили, как водится, разговорились. И оказалось, что на многие вещи, происходящие в этом безумном мире, они смотрят похоже. И оба поняли, что, несмотря на различия в возрасте и положении, могут стать друзьями.

Вы же слышали о Яше Блюмкине? А Глеба Бокия помните? Конечно, сейчас даже фотокарточек от них почти не осталось… Постарались ретушеры — мастера, что тут скажешь… А ведь когда-то… Что? Помните? Да и как же их не помнить…

*****

Уже под утро, будучи изрядно навеселе, Яков рассказал Глебу о странном офицере, который в голодном восемнадцатом году так закрутил, завертел и увлек пьяную от власти и крови революционную матросню, что та готова была идти за ним хоть в Тибет, хоть к самому черту на рога…

— Варченко… Варченко… — задумался Глеб. — Кажется… Помню!

— Откуда? — удивился Блюмкин.

— Еще при царе книгу читал — «Доктор Черный»… Это же он, Варченко, написал… Погоди-ка…

Бокий закрыл глаза, сосредоточился и, вспоминая, медленно заговорил: «солнце повисло над самым горизонтом, когда Беляев с только что купленным в Петербурге пледом в руках вышел из вагона на маленькой

промежуточной станции Финляндской железной дороги. Снег, кое-где маячивший во время пути по сторонам полотна, здесь исчез и мелкий гравий, напитанный весеннею сыростью, мягко скрипел под ногами. Редкие лужи кое-где подернулись стеклышками льда под вечерним морозом, но самый воздух, казалось, дышал еще весенним теплом. Беляеву в его ватном зимнем пальто было не на шутку жарко. Не успел он дойти до конца усыпанной гравием платформы, как его со всех сторон обступили бритые скуластые финны в кожаных, собачьего меха шапках с меховым помпоном или пуговицей на темени, с закушенными на сторону короткими трубками…»

— Это что? — спросил Блюмкин.

— Это, Яша, он и есть. Барченко Александр, роман «Доктор Черный».

— И ты наизусть помнишь?!

— Видишь ли, Яша, у меня такая особенность. Если что-то когда-то видел, читал или слышал, то вспомнить могу. Память у меня хорошая. За то и Владимир Ильич меня ценит… Да и не только он.

— Вот бы мне так…

— Тренируй память. Читай, пересказывай, проверяй, снова читай и все

у тебя получится. Было бы желание.

— А какой он? — наконец решился Блюмкин.

— Кто?

— Ленин.

— Обычный… Только умный, в отличие от нас, — сказал Бокий и рассмеялся.

— А давай, Глеб Иванович, за его здоровье! — Яша потянулся за рюмкой.

— А давай! — согласился Бокий.

Выпили, закусили и поехали дальше, разговаривая о том и сем, и все больше и больше проникаясь уважением и симпатией друг к другу.

— Глеб Иванович.

— Что, Яша?

— А хочешь, я вас познакомлю.

— С кем?

— С Варченко.

— А почему бы и нет. Интересно. Роман мне его понравился. Очень понравился.

— Он и человечище замечательный… Вот увидишь… настоящий Калиостро. Не вру!

— Верю.

В Мраморном дворце, который еще в семнадцатом году был отдан Бехтереву под Институт мозга, никто, кроме самых близких профессору людей, не знал о пациентке по имени Юлия Струтинская. Зато многие знали, что в подвалах дворца есть отдельная запретная зона, куда вход разрешен только самому Владимиру Михайловичу да еще нескольким сотрудникам института, которые умели очень хорошо держать язык за зубами.

Среди студентов и аспирантов даже ходила байка, что там «старик» пытается создать Красного Франкенштейна. Армия таких гомункулов должна совершить мировую революцию, а в дальнейшем заняться созидательным трудом на благо победившего пролетариата.

Эта история, рассказанная вечером в общежитии, в комнатах первокурсниц, производила неизгладимое впечатление на молоденьких студенток. Подробности этого жуткого эксперимента, которые были тем ужасней, чем изощренней была фантазия рассказчика, заставляли девушек искать защиты у «опытных» старшекурсников и придвигаться к ним поближе, а иногда позволять им кое-что большее.

«…Всякий индивид, оказавшийся перед лицом подлинной или мнимой опасности, испытывает ощущение беспокойства, неуверенности и страха, что является естественной реакцией организма, старательно стремящегося к сохранению жизни. Индивидуальность ищет поддержки у себе подобных, при этом снимаются некоторые внутренние запреты…».