Неизвестная. Книга первая

— Да как на тех матросиков… Я думаю, что тут гипноз, но странный. Массовый. Хотя сам Варченко говорил, что гипноз тут совсем ни при чем… Мы с ним последний раз еще в пятнадцатом виделись, после его ранения. Как же он?

— В добром здравии. И на особом попечении…

— Понимаю… А знаете что, — встрепенулся вдруг Бехтерев и дернул себя за бороду. — Как же я не догадался…

— Что такое, Владимир Михайлович?

— А ведь то, что она вытворяет с людьми, очень похоже на эксперименты Александра Васильевича… Точно, похоже. Интересно… интересно.

Бехтерев раскрыл на столе толстую, в синем бархатном переплете, записную книжку, лежащую рядом с пухлой папкой «История болезни», достал из кармана халата карандаш, сказал: — Извините, я должен записать, — и что-то начал строчить на последних страницах книжки.

Блюмкин терпеливо ждал.

— Ну вот, — закончил Бехтерев, отложил книжицу в сторону и спрятал карандаш.

— Знаете, — сказал он Якову. — Мой учитель словесности, бывало, говаривал: тупой карандаш порой полезней острого ума, — и рассмеялся.

— А не может ли Барченко быть причастным к этой истории? — спросил Блюмкин.

— В каком смысле? — не понял профессор.

— А если она… плод неудачного эксперимента?

— Ну… — задумался Бехтерев. — Я рассматривал такую версию. И она мне кажется вероятной… Однако мне также кажется, что Александр Васильевич здесь ни при чем… Здесь было, если оно, конечно, было, воздействие несколько другого свойства. И к тому же, — он быстро пролистал историю болезни и вынул оттуда листок бумаги. — Вот, полюбуйтесь.

— Что это? — Блюмкин взглянул на непонятные карандашные линии.

— Это зарисовка. Зимой девятнадцатого нам выделили излучатель Х-лучей профессора Рентгена. Знаете?

— Да, — кивнул Яков, — знаю. Мне когда пули удаляли…

— Вот и хорошо, что знаете, — тряхнул бородой Бехтерев и продолжил: — Мы просветили голову пациентке… Это зарисовка. Вот, — ткнул он пальцем в пятнышко на рисунке, — видите?

— Вижу. И?..

— Конечно же, прибор несовершенен, и я могу ошибиться, однако это очень похоже на чужеродный предмет. В правой лобной доле.

— Вы уверены?

— Весьма вероятно. Признаюсь, я попытался вытащить его, но, к сожалению, не смог. Тот, кто его туда поместил, должен быть нейрохирургом высочайшего класса. Я таких даже не встречал, хотя всех нейрохирургов знаю.

*****

Вам когда-нибудь вводили раскаленную иглу в мозг? Нет? Но представить- то это вы можете?

Чтобы было понятней, представьте, что вы лежите на большом, покрытом белой простыней столе. Стены и потолок, кстати, тоже белые. Как и люди, что суетятся вокруг. Люди одеты в белые халаты и потому почти неразличимы на фоне стен и потолка. Но вы-то знаете, что они там есть, и знаете, что они хотят с вами сделать.

А еще у вас чешется кончик носа. Так свербит, что кажется — вы умрете, если не почешете его немедленно. Но приходится терпеть. Терпеть изо всех сил. А свербит все сильнее, и уже чешется между лопаток, потом на животе, а потом и вовсе в затылке. Именно. В затылке. С внутренней стороны черепной коробки. Потом начинает изнутри щекотать глазные яблоки, а вы лежите, как манекен, и ничего поделать не можете, ведь ваши руки широкими кожаными ремнями привязаны к столу. Как не рвись, оторваться не получится. Кстати, ноги привязаны тоже.

Отчего-то вы знаете, что с вами собираются сделать. Точно знаете. Наверняка. И это знание вам совсем не нравится. Вы даже видите, как самый главный из этих безлицых белых людей берет в руки ту самую иглу и начинает раскалять ее в огне спиртовки.

Кончик иглы быстро становится красивого малинового цвета. Безлицый доволен. Он что-то резко выкрикивает, и все вокруг начинают суетиться еще больше. А вы понимаете, что на вас надвигается нечто необратимое, нечто равнодушное и безжалостное.

И весь мир начинает медленно схлопываться, скручиваться, стягиваться, сжиматься в крохотную точку. Сосредотачиваться в кончике той проклятой иглы. Эта игла нацелена прямо в ваш правый глаз.

Она приближается.

Она заполняет собою все.

Вам страшно?

Зря.

Вы ничего не почувствуете. В мозге нет нервов. Мозг не знает боли. Ему все равно.

Яков посмотрел на профессора и спросил:

— Так вы считаете, что она из-за этого?..

— Не знаю, — сокрушенно вздохнул Бехтерев. — Не уверен даже, что там действительно что-то есть. И это не искажение аппарата. Мы еще только встали на путь познания тайн мозга, и ничего определенного пока сказать не можем. Так что на данном этапе любая гипотеза имеет право на существование… А почему вы заговорили про Варченко?

*****

Лекция, безусловно, удалась. Кузминкин понял это, когда увидел толпу возбужденных студентов, которые вывалили из парадной института, что- то бурно обсуждая.

— У него всегда так, — сказал Кузминкин Якову.

Они стояли поодаль от центрального входа в Мраморный дворец, стараясь не слишком привлекать к себе внимание.

— Я ему за это время сумел несколько лекций организовать, нужно же им с женой на что-то жить, — Кузминкин вздохнул. — Что там, в Москве-то, думают?