Неизвестная. Книга первая

— Ничего-ничего, — Эль едва успела отскочить, чтобы не запачкаться содержимым Юлиного желудка.

А Юля икнула и повалилась в беспамятстве на лежак.

— Ну вот… — сказал Маркова и лихо хлебнула разбавленного спирта, задержала воздух, проглотила жгучий напиток, сунула в рот жмень квашеной капусты — благо, Кузминкин с Натальей на зиму целый жбанчик ее заготовили от цинги — залила огонь в глотке кислым соком, поставила кружку на стол и нагнулась за своим саквояжем. — Нашатырчик и пригодится.

Спустя час Юля уже тихо спала, заботливо укрытая Кузминкиным лисьей шубой, которую ей отдала Наташа Варченко, а ноги ее чекист еще и своим полушубком накрыл. Она приткнулась лбом к стенке вагона и улыбалась во сне.

— Аки младенец, — хмыкнула Маркова и, прикрывшись ладошкой, зевнула.

Печурка в теплушке щедро делилась теплом, а после выпитого, съеденного и пережитого морило и тянуло в сон.

Кондиайны о чем-то ворковали в противоположной части вагона. Наталья велела Кузминкину прибить там веревку и повесила занавеску из платков и шалей. Теперь они обживали свое гнездышко.

А Наталья, Варченко и Кузминкин пили травный чай. Предлагали и Марковой, но она была занята со Струтинской, да и травные чаи не любила. У нее в саквояже была припрятана жменька настоящего чая, но она приберегала его до особого случая.

А Кузминкин прихлебнул из большой жестяной кружки ароматный напиток, почесал затылок и сказал:

— Эх, Александр Васильевич, какой же вы человек! Какой человечище! Вот вы знаете, как я вас с Натальей уважаю?! Как уважаю!

— Тише, Степан Иванович, Юлю разбудите, — сказала Наталья.

— Да… да-да… — закивал Кузминкин и продолжил уже тише: — Ведь вы же… вы же… ведь мечту всей моей жизни, Александр Васильевич… Ведь мы же на Норд… Эх, — махнул он рукой и снова прихлебнул из кружки.

— Все хорошо. Все хорошо, — сказал Варченко, и это было последним, что услышала Лида Маркова, прежде чем погрузиться в сон.

*****

Да, не слишком удачным оказался первый опыт Струтинской. Знакомство с алкоголем получилось сложным, но интересным. Потом она привыкла. Нет, не подумайте, что она вдруг стала горькой пьянчужкой. Конечно же нет. Не в тот раз…

Варченко строго за этим следил, да и команда подобралась практически непьющая. Разве что только по праздникам, по чуть-чуть. Или по необходимости. Как-то на Алтае, с одним известным в тех местах шаманом, пришлось всем упиться в зюзю, иначе он и говорить не хотел… Там еще Струтинскую змея ужалила… которую другой, Черный шаман, подкинул… Впрочем, простите, я забегаю вперед…

Кстати у нас тут еще в графинчике осталось. Очень любезно со стороны железнодорожников в мягких вагонах, в купе, ставить графинчик коньяку и лимон на блюдечке. «Красная Стрела» — образец советской заботы о нуждах пассажиров.

Я знала, что вы на этот раз не откажетесь. Никуда я не убегу, вы же знаете… Ну, давайте-ка, за интерес. Я же говорила, что коньяк весьма недурен. Лимончик не забудьте.

Вы никогда не задумывались, что заставляет людей срываться с насиженных мест и мчатся сломя голову вдогонку за горизонтом?

А я вам скажу — все дело в интересе. Если человеку что-нибудь интересно, он же горы свернет. А если интереса нет, то он найдет тысячу причин, чтобы остаться на месте. Забавно, правда?

Сначала появляется любопытство. Оно, как комар — звенит над ухом и мешает сосредоточиться. Часто этот комар такой назойливый, что никак от него не отмахнуться. А ведь он еще и кусается. Ну, в смысле, кровушку пьет, кровожадный, тварь… Любопытство, оно не только кошкам покою не дает… но человек-то не кошка…

А уж коли этот комарик ужалил, то пиши пропало. Любопытство становится интересом. И тогда уже не уснуть.

Потом возникает желание узнать, разобраться, осмыслить, понять… Сколько еще глаголов можно использовать, и не посчитать. Глаголить у славян значило — не болтать, а действовать. И человек уезжает в экспедицию, зарывается в книги, садится за чертежи, берется за молоток или затачивает скальпель… Так желание превращается в действие.

Это похоже на чесотку, на постоянный зуд. До дрожи в руках, до скрежета зубовного человек жаждет удовлетворить свой интерес. Он копает все глубже и глубже, бежит все дальше и дальше, он познает, получаеі бесценный опыт и… И почему-то не радуется. А совсем наоборот, огорчается, если его желание исполняется. Интерес гаснет… наступав пустота. Многия знания — многия печали, так ведь в Екклесиасте?

И после этого нужны силы, чтобы вновь разжечь в себе это чувство. Чувство интереса к жизни…

Иногда мне кажется, что мир и существует только потому, что это кому-то интересно.

А теперь представьте, что человек не один. Что интерес его общий. Что есть команда таких же, как он, и всем им чертовски интересно. Представляете, у человека и его близких общий интерес… Возможно, это и есть счастье… Нет, как написал в тридцать девятом один хороший писатель, «счастье каждый понимает по-своему». Но мне кажется, что оно именно в общности интересов.