Неизвестная. Книга первая

Лет пять назад Константин Сергеевич Станиславский, это тот, который в Москве Художественный театр открыл, сказал мне, что его детище может существовать только во взаимном интересе всех участников процесса. Счастливые люди… Но коллектив — механизм весьма сложный, симпатии, антипатии, даже зависть и ревность… ревность… ревность…

*****

А состав уже третьи сутки катился на север. Команда Варченко с нетерпением ждала остановки в Петрозаводске. Всех уже утомило бесконечное качание в вагоне, и всем хотелось пройтись по твердой земле. Но поезд шел гораздо медленней, чем они рассчитывали. Кондиайн заметно нервничал, да и всех это немного раздражало.

Снаружи становилось все холоднее, но в теплушке было даже жарко. Кузминкин не жалел уголька, и маленькая раскаленная буржуйка щедро отдавала тепло. На печурке сопел большой чайник и, словно подражая паровозу, парил из носика белой струйкой.

Наталья и Юля занимались сортировкой узлов с вещами, распределяли их «по сезонам». Маркова пристроилась у краешка стола, поближе к окошку, и читала томик Джека Лондона, который прихватила с собой из Москвы. Эль сидела на своем «семейном», как его назвали в команде, лежаке и делала какие-то зарисовки в альбоме. А Варченко с Кондиайном разложили по столу бумаги и обсуждали новое неожиданное открытие.

Еще перед отъездом Александр Васильевич попросил Тамиила поискать соответствие революций и войн последнего времени с цикличной активностью Солнца.

Вагон сильно качало, но все старательно смирялись с постоянной болтанкой и делали вид, что не обращают на это внимания.

— Александр Васильевич, — Тамиил указал Варченко на какой-то график, вычерченный на разлинованном тетрадном листке. — Вот здесь просматривается определенная связь. Смотрите — вот французская революция, вот здесь поход Наполеона, тут восстание декабристов, и, наконец, здесь первая Крымская война… видите? Видите? Я еще не все посчитал, но, думаю, картина не изменится…

— Значит, — хмыкнул Варченко. — Моя догадка оказалась верной…

— Безусловно, — сказал Кондиайн. — Вот. Я тут посмотрел… тысяча восемьсот десятый год — начало шестого цикла — через два года Наполеон переходит Неман… вот… по моим расчетам пик «горячего Солнца» совпадает с пожарами в Москве.

— Думаю, что тогда и на земле, и в небе было жарко, — согласился Варченко. — Ты уверен?

— Можете проверить сами. Особенно бурные события совпадают с периодами наиболее частых наблюдений северного сияния в высоких широтах.

— Да, — Варченко внимательно разглядел график. — Не думаю, что это простое совпадение.

— А вот тут… я тоже посчитал… смотрите, — Тамиил указал точку на графике. — Это уже наш век, тридцать третий год. Начало нового, семнадцатого цикла. И если взять среднюю продолжительность в одиннадцать лет, то мы снова упремся в тридцать шестой. В этот год светило начнет разогрев.

— Так значит война? — Наташа с тревогой взглянула на Тамиила.

— Ну, эти пятнадцать лет еще прожить надо, — сказал ей Варченко.

— А ты что читаешь? — спросила Юля Маркову.

— «Сороковую Милю», — ответила Лида, не отрывая глаз от страницы.

— Интересно? — Струтинская заглянула ей через плечо.

— Да, — сказала Маркова и захлопнула книгу.

— Товарищи, — от печки подал голос Кузминкин. — Кипяток подоспел. Наташа, нынче мы с чабрецом пьем или липовый цвет распакуем?

— С чабрецом. Липу до места побережем. Вдруг простуда… — и Наташа вздохнула. — Все равно, война это страшно. После гражданской все и так в разрухе, а тут опять…

— Война так война, — сказал Варченко. — А пока, Тамиил, собирай свои расчеты. Будем чай пить. В данное время это гораздо важнее.

Кондиайн собрал листы и сложил их в довольно увесистый портфель. Женщины принялись накрывать на стол, а мужчины им помогали.

Пока все были заняты делом, Кузминкин водрузил чайник на стол, а сам — бочком, бочком — пристроился возле вытяжного оконца и закурил приготовленную заранее самокрутку. Дым тонкой струйкой втягивался в отверстие под потолком, и чекист невольно загляделся на это действо.

Первой наморщила носик Юля.

— Товарищ чекист, — сказала она. — Вы нас тут потравить хотите?

— Да я что? — ответил Кузминкин. — Я же аккуратненько. Я же в вытяжку.

— А мне нравится, — сказала Маркова, пряча книгу в саквояж.

— Кстати, в Амазонии и на Карибских островах считается, что табачный дым отгоняет злых духов, — сказал Тамиил.

— Все равно. Это вредно и неприятно, — сказала Юля.

— Знаешь, милочка, — Маркова с вызовом взглянула в глаза Струтинской, — в нашей жизни столько вредного, что лучше пусть уж табачный дым, чем запах гниющей плоти. И вообще, — она передала свою кружку Александру Васильевичу, который принялся разливать чай. — Я как медик могу заверить, что и сама жизнь — штука вредная, от нее умирают, — и рассмеялась своей шутке.

— Ну чего вы все на нее накинулись, — вступилась за Юлю Эль. — Не нравится человеку, вот она и высказывает. Это и есть свобода.

— А я покурил уже, — сказал Кузминкин и прислюнявил пальцем бычок. — Вы уж простите меня, Юлия Вонифатьевна, только мне без табака никак нельзя. Дурею я без него.