Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

– Я очень рад, что ты озаглавил свою поэму Медный всадник, это такое русское заглавие и так идет Петру Великому. То, что Александра Осиповна мне показывала, по твоему порученью, дивно хорошо. Полагаю, что ты не окончил своей поэмы?

– Нет еще, Государь, – отвечал Пушкин, – я в настоящую минуту очень занят.

Тогда Государь заговорил с ним об архивах, о дневнике Петра Великого, о Гордоне, о записках Голикова и сказал:

– Мне говорили, что Голиков не всегда правдив; относительно Полтавы Феофан Прокопович правдивее других. Каково твое мнение о Феофане?

Пушкин отвечал:

– Ум, даже критический, много знаний для того времени, в какое он жил, но нравы, Государь, прямо de corps de garde (гауптвахта [фр.]). Он сделал несколько полезных вещей, например завещал книги академии, но из всех, тогда живших, это лицо мне наиболее антипатичное, несмотря на его хвалебную речь перед гробом Петра Великого.

Государь положил ему руку на плечо и сказал:

– Ты совершенно прав. Феофан, быть может, единственный человек, в котором Петр Великий ошибся, это была умная каналья, и я полагаю, что он не верил ни во что, ни в Бога, ни в черта; таково было мнение Могилы и Яворского, поищи-ка в архивах, там есть письма о нем.

После этого Государь ушел, а Пушкин сказал мне:

– Это я запишу, так как довольно оригинально говорить о Феофане на бале. Занесите и вы это в свои заметки.

Затем мы пошли в арабскую комнату[286], так как Пушкин хотел видеть негров, и он сказал мне:

– Сравните меня, похож ли я на них?

Возвращаясь, мы встретили в помпеевской галерее моего мужа и Мятлева и направились в зимний сад, где оставались до ужина. Мятлев читал нам стихи из madame Курдюковой[287], ее посещение короля Жерома. Nathalie (Пушкина) много танцевала и веселилась, она любит танцы и была особенно красива в этот вечер.

* * *

Вчера у меня был неожиданный гость: Пушкин. Я воображала, что он уехал, а он отложил свой отъезд и явился позвать нас обедать; Николай дал знать Вяземскому, брат Клементий также пришел. Вечером заехал граф Фикельмон[288], перед тем как ехать к Нессельроде, и разговор его так занял, что он остался у нас. Он большой поклонник Пушкина и говорил нам:

– Кроме гения, великого ума, он обладает тем редким качеством, которое называется критическим суждением.

Пушкин говорил нам о Петре Великом, он погружен в разбор архивов, которые ему открыты по приказанию Его Величества, и сказал:

– Погибель государей, всегда и везде, – в тех, которые окружают их, это деревья, из-за которых не видно леса, туристы, которые мешают любоваться видом. Не всегда даже были опасны фавориты и фаворитки, а опасна рутина дворов, все те же люди «les mêmes entours» («то же окружение» [фр.]), как говорили в XVII столетии, никаких мыслей извне, никакого умственного движения. Ничего не знают о стране, в которой теряется столько живых сил, нравственных и материальных. Петр Великий именно никогда не подчинялся своей камарилье.

Фикельмон заметил ему:

– Генрих IV имел эту способность и вполне достойных друзей.

Пушкин продолжал:

– Что за двор был у Елизаветы Английской! какой кружок: Верулам (Бэкон), Рашлей, Сесиль и даже фавориты, Лейчестер и Эссекс и – что за лауреат – Шекспир! И наша Елисавета имела также двор из личностей выдающихся и полезных, в особенности Шувалов, так как кроме государственных людей и талантливых генералов необходимы воспитатели народа. Она словно продолжала дело своего отца, и это – великая Императрица, хотя ее умаляют, чтоб возвеличить Екатерину.

Вяземский сказал ему:

– Это камень в мой огород.

Все рассмеялись, и Пушкин продолжал:

– У Екатерины был нюх, она нашла людей; я думаю, что и большая ее слабость, Потемкин, был в свое время полезен, во всяком случае мы ему обязаны Тавридой.

Я сказала ему, что заметила, что Государь не любит воспоминаний о бабке. Пушкин мне ответил:

– Да, я это заметил, когда мы однажды об этом говорили, воспоминание о ее слабостях его возмущает, его нравственное чувство оскорблено, это естественно для внука, но он отдает справедливость ее дарованиям и всему, что она сделала доброго и великого. Я полагаю, что он прав, утверждая, что философы, друзья Екатерины часто проповедовали ей ложные идеи, но у нее был верный взгляд на Руссо. Я был удивлен, до какой степени Государь уже изучил архивы трех царствований: Петра I и обеих Императриц, он мне даже указал на различные документы. Его бабка вела переписку со своими послами, министрами и наместниками, как Петр I, и я позволил себе сказать Его Величеству, что это очень полезно.