Некоторые любят погорячее, или Джентльмены предпочитают блондинок

Так и получилось: я пошла в вагон-ресторан и встретила там очень интересного американца. Это было прямо замечательное совпадение; дело в том, что мы все, американки, без конца слышали о знаменитом Генри Споффарде, а это и оказался сам Генри Споффард из знаменитой семьи Споффардов, очень старинного рода и очень богатой. Мистер Споффард принадлежит к одному из самых известных в Нью-Йорке семейств, только он не похож на других богатых джентльменов, потому что все время работает для общественного блага. Это тот самый джентльмен, портреты которого постоянно помещаются во всех газетах, и который занимается тем, что всегда критикует разные пьесы, вредные для общественной нравственности. Мы все хорошо помним, как он приехал в Ритц и там встретился со своим приятелем, завтракавшим с Пегги Гопкинс Джойс, и когда тот хотел познакомить ее с мистером Споффардом, мистер Споффард повернулся и вышел из зала, потому что мистер Споффард знаменитый пресвитерианец [Мисс Лорелей подразумевает пресвитерианцев – разновидность христианского учения], а пресвитерианцу нельзя даже быть знакомым с Пегги Гопкинс Джойс. Я нахожу, что для такого молодого человека, как мистер Споффард очень необычно быть пресвитерианцем, потому что обыкновенно джентльмены в тридцать пять лет занимаются чем-нибудь совсем другим. И вот когда я увидела, что передо мной не кто иной, как сам знаменитый мистер Споффард, я прямо даже взволновалась; до сих пор мы все, и я, и мои приятельницы, – безрезультатно старались хоть как-нибудь да познакомиться с Генри Споффардом; и вдруг мы очутились с ним в одном поезде и в одном вагоне где-то в Центральной Европе, как среди пустыни. Тут я подумала: как будет экстраординарно, если такая женщина, как я, завяжет дружбу с таким джентльменом, как мистер Споффард, который и глядеть-то на женщин не хочет, если они не похожи на пресвитерианок. А я должна признаться, что в нашей семье в Литл-Роке очень мало было пресвитерианского. Я решила сесть за его столик. Потом мне пришлось спросить его насчет денег, потому что в Центральной Европе в деньгах совсем уж нет никакого смысла, хуже, чем в тех франках, которые в ходу в Париже; тут деньги называются кроны и их нужно ужасно много, – маленькая коробка папирос стоит 50.000 крон, а Дороти говорит, что будь еще в папиросах настоящий табак, то за коробку пришлось бы заплатить столько, что у нас не хватило бы сил поднять на прилавок мешок с кронами. Сегодня утром, когда кельнер принес нам бутылку шампанского, мы прямо не знали, сколько ему дать на чай. Дороги посоветовала сделать так: чтобы я вынула бумажку, которая называется миллион крон, а она тоже будет держать наготове такую же бумажку, на которой написано миллион крон, и сначала я ему дам свой миллион, а если он скорчит очень уж недовольную гримасу, то она даст ему свой. Но когда мы заплатили за шампанское, и я ему дала свой миллион, мы не успели опомниться, как он схватил мою руку и начал ее целовать, и стал на колени, так что нам пришлось прямо вытолкать его из купе. Очевидно, миллиона было довольно. Я и рассказала мистеру Споффарду, что мы не знали, сколько дать на чай кельнеру, когда он принес нам бутылку минеральной воды, и прибавила, что всегда стараюсь соблюдать экономию, так как, по-моему, «копейка рубль бережет». Это вышло совсем необыкновенно; потому что мистер Споффард сказал мне, что это и его любимая пословица. После этого мы с ним разговорились, и я ему сказала, что путешествую с целью получения образования; при этом рассказала ему, что со мною молодая девушка, которую я стараюсь перевоспитать, и думаю, что если она начнет стремиться к образованию, то это поможет ей перевоспитать себя. Потому что в конце концов мистеру Споффарду придется встретиться с Дороти рано или поздно, и он будет удивляться, что общего может иметь такая благовоспитанная молодая девушка, как я, с такой особой, как Дороти.