Немецкая русофобия и её причины. Философия, история, политология

Это хорошо понимали просоциалистические силы в период глубокого кризиса 1980-х годов. В то время как члены общественных движений и реформаторы СЕПГ спорили о «третьих путях»[197], ясно сознавая как слабые стороны реального социализма, так и недостатки западной системы, слово взяли другие, более резкие голоса. Так, председатель Союза писателей ГДР Герман Кант первым из членов ЦК вызвал публичную дискуссию о кризисных явлениях, разъяснив в своей статье в ежедневной газете «Юнге Вельт» от 9 октября 1989 года, что этот кризис отнюдь не является единственно и исключительно «итогом деятельности злейшего классового врага». Кант сформулировал мысль, которая вскоре стёрлась из массового сознания: «Кто не примет во внимание того факта, что мы больше не вместе, и захочет нас вернуть, тот из прошедших в последние дни боёв не поймёт ни одного, и уж точно ни одного не выдержит». Но: «Я точно знаю, каков будет мой ответ, спроси вы меня о лучшем, что есть в ГДР; я сформулировал его не совсем корректно, но вряд ли можно выразиться короче. – “Что она есть”, – сказал бы я. А если бы меня спросили, что худшее в ней, я бы сказал: “Что она есть в таком виде, как сейчас”»[198].

Восемь недель спустя, когда Стена была разрушена, пик антисталинистской революции пройден и близился выход в виде реставрации капиталистических отношений, другие, менее зависимые от должности представители интеллигенции из СЕПГ и проницательные представители общественных движений в своём воззвании «За нашу страну» вновь затронули этот судьбоносный вопрос: «У нас ещё есть возможность развивать социалистическую альтернативу Федеративной Республике в равноправном соседстве со всеми государствами Европы. Мы ещё можем вспомнить о тех антифашистских и гуманистических идеалах, из которых мы когда-то исходили»[199]. Почти полтора миллиона граждан согласились с этим призывом, поставив под ним свои подписи. Однако, пусть новое старое руководство СЕПГ во главе с Эгоном Кренцем демонстративно и поддержало воззвание, этот мудрый призыв ни к чему не привёл. Всё закончилось тем, что решение об объединении было принято, и 19 декабря в Дрездене федеральный канцлер Коль, видя море западногерманских флагов и толп, ликующих по поводу объединения, смог выразительно прошептать главе своего ведомства: «Дело сделано!» Во благо Бонна, во благо воплощения другой общественно-политической формации. Во благо капитализма[200].

Рядовой житель восточной Германии мог быть того же мнения, что и писатель Владимир Каминер, выходец из бывшего Советского Союза, когда он рассуждал о предрассудке, согласно которому при социализме не было секса: «Задним умом мы всегда крепче, но всё же недостаточно крепки. […] Я всегда медленно развивался и размышлял. Тот факт, что я вырос при социалистической диктатуре и прожил при ней четверть века, я осознал лишь задним умом – когда эта диктатура уже давно протянула ноги. Ещё позже я узнал, какого плохого мнения был мир о нашей диктатуре. Мир считал её глупой и представляющей всеобщую опасность. Подтверждением тому служили мерзкие псевдорусские персонажи в старых и новых американских боевиках. Все они были дикие, небритые и непредсказуемые. Даже если они не носили униформу, а то и сражались на стороне американцев, всё равно они весь фильм спотыкались, как пьяные медведи.

При этом наша диктатура всегда старалась держать лицо как внутри страны, так и за её пределами. Для этого она инвестировала огромные суммы в образование, медицину и балет и требовала, чтобы все жили упорядоченной, регламентированной жизнью»[201].

Память обманчива, у разных людей воспоминания об одном и том же различаются, одни приукрашивают действительность под действием ностальгии, другие – язвительно критикуют социалистическую диктатуру партии, которая хотела быть полезной людям, но сначала в большей, а потом в меньшей степени активно пыталась регламентировать и загнать в строгие рамки их жизнь. Энтузиазмом, адаптацией и противлением характеризовалась в то время жизнь большинства граждан, даже если в ретроспективе те немногие из них, кто принимал в этом участие и кого это коснулось, больше любят вспоминать о противлении. Победившая же противоположная сторона, согласуясь с духом времени, хранит память об этом противлении и заявляет, что оно стоит того, чтобы быть увековеченным.