Немного времени для синицы (СИ)

— Слушай, я ее увидел и понял: это мое. Мое — и всё. Как будто всегда хотел, только раньше не понимал. Влюбился.

— Влюбился он. Чудо, — я и сам не понял, кого имел в виду: машину или Пата.

И мы двинулись в большой коробке на опупеть-каких-колесах — хорошо, что людей почти не было, а то меня стало потрясывать от напряжения, от возможности кого-то задавить. Зубы и так ощутимо стучали. Пат поглядывал на меня, но молчал. Стянул шапку, бросил ее назад, на сиденье. Рукой волосы растрепал.

Фонари то светили, то мигали, до свалки в общем-то было не так уж далеко, минут пятнадцать. Я пересчитал уже все свои зубы, начал новый круг. Пат терпел, только вздыхал сокрушенно: я ведь сам не захотел вылезти и сесть на мотик. Сам выбрал терпеть. А Пат знал, что если я что-то захотел, то не передумаю. Ни за что не передумаю.

О том, что Пату может быть больно — рука-то никуда не делась, не изменилась, как была фиговиной сломанной, в гипсе, так и осталась, — я думал мало. Или много. Или никак. В общем, я не хотел об этом думать. Я заставлял себя об этом не думать. Факт перелома есть. Выбор Пата — тоже. Он выбрал. Меня это не касается.

Он еще и драться со мной собрался.

Кому он хочет что доказать?

А я?

Ночь набирала силу, как тряпица воду, я чувствовал, что обещанный дождик скоро грянет, только не знал когда. Туча, подвинув брюхо, легла на Бёрн-Сити. И всем нам гореть, гореть в аду, поливаемом кислотным дождем.

— Нам бы до дождя разобраться.

— Ага, — Пат поднял глаза.

Доехали также в тишине. В тишине же выбрались, потопали до свободного местечка, там же, откуда я начинал свое восхождение неделю назад. Громадина помойки молча наблюдала за нами. Я расчищал место, чтоб, ни дай бог, ни за что не зацепиться, ни обо что ни упасть, никуда не загреметь. Пат стоял поодаль, руку баюкал.

— В последний раз тебя прошу: не дури, — прокричал я.

Пат молча покачал головой, лицом посерьезнел.

Я встал, отряхнул руки. Пошел к нему.

— Тебе это зачем?

— Это неважно, — сказал он свою любимую фразочку.

— Ну, так если неважно, давай отменим всё.

— Тебе знать об этом — неважно.

— Мне — важно.

Какие у нас содержательные разговоры-то ведутся. Хоть хронику пиши. Летопись идиотизма на двоих.

Я встал напротив, стою, смотрю на него, подсвеченного фарами машины. Нет реакции. Но взгляд он не отвел. Я отвернулся, снял куртку, отбросил в сторону. Пат отказался снимать свой балахонистый «боуи»-халат.

— Движения не сковывает?

Пат попрыгал, помахал руками, проговорил: «всё ок».

Встали в стойку, друг напротив друга. У меня даже бинтов не было. А спрашивать у Пата, чтоб опять лез в машину за аптечкой…

Расквитаться бы уже со всем.

Пат начал свои перебежки, он никогда первым не нападает. Ждет раскрытия противника.

Если попаду в гипс — ему будет больно. Если он вмажет мне гипсом — больно будет мне. Кому-то всё равно будет больно. Черт.

Кому-то всегда бывает больно. Любой поступок — либо наносишь удар, либо его получаешь.

Он ждал, что я нападу, раскроюсь, тогда и ударил бы. Но я этого не хотел, потому и прыгали мы как два болванчика. Друг против друга, в неровном свете фар, под удушающим одеялом неба.

Терпения у меня, правда, было побольше, потому что ударил первым Пат. Промахнулся, я присел, пружинкой вскочил и вляпал ему, несильно еще. Он рукой закрылся, удар попал в предплечье. Но ярости ему было не занимать, потому что бил он в меня как в грушу, ожесточенно, но и я в долгу не оставался. У меня есть ноги. Есть острые колени. В живот ему ударил, он упал, но быстро вскочил. Он был в хорошей форме, тренировался в свободное время, не иначе. Подскочил ко мне, стал таранить мной стену из мусора, стал бить, я только и мог, что уворачиваться. О честности дело вообще не шло. Я схватил его за волосы одной рукой, второй стал легонько, для острастки, бить под подбородок, только челюсть звенела. Пат вырвался, стал опять бить мелкими быстрыми джебами, он был уже весь мокрый и в крови, язык или губу прикусил. Я уворачивался, затем крутанулся и ногой вмазал. Пата отбросило.

Я замер. Подошел к нему. Пат лежал, глядя в небо. Лицо во влажных прядях волос, дышал тяжело. Я подал ему руку, хватайся, мол. Он взял, потянул и опрокинул меня, другой рукой подпихнув под спину, от неожиданности я и упал. Лежали мы теперь вместе, тяжело дышащие. Пат поглядел на меня, поднялся, помог, наконец, и мне встать. Вдруг — приблизился вплотную, обнял, вцепился как в самое ценное.

— Пат, — я губы себе тоже поранил, пока ехали в машине, растерзал на ошметки. Всё болело, говорить трудно.

— Ага, — куда-то мне в висок произнес.

— Я ведь не он.

Я чувствовал через влажную ткань его «боуи»-халата жар тела, где-то, между нами, билось его сердце. Напротив — билось мое.

— Знаю, — помолчал, — Мне он не нужен. Больше не нужен.

Пат руку, ту, что не в гипсе, опустил ниже, где мои лопатки, погладил.

— Это тебе он нужен.

— И что дальше.

— А ничего, — разжал объятия, отпустил меня, улыбнулся, во все свои белые, теперь уже с красным, зубы.

Я молчал. Небо опасно дышало над нами, наблюдало за нами.

— А у меня есть кокс, — вдруг проговорил Пат весело, — хороший кокс.