Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Долго еще вел свои затейливые речи Шапур, утверждал, что улыбка той красавицы — как сладкая соль (хоть соль и не бывает сладкой, но Ширин, мол, сочетает в себе сладость сахара и основу вкуса, то есть соль), что луна кажется всего лишь родинкой небес пред сиянием ее ясного лика, что она приводит в смятение разум, ухищрения искусства бессильны пред ней, мускус и розы, ослабев, падают к ее ногам. Михин-бану избрала Ширин своей наследницей, назначила ей свиту из семидесяти знатных девушек, одна другой краше, они вместе время проводят, вместе гуляют по садам и лугам, песни поют и хороводы водят, скачут на быстроногих скакунах, наслаждаются чистым вином и розовой водой, а лиц прекрасных не закрывают.

А еще поведал Шапур, что есть средь богатств Михин-бану чудный конь, быстрый как ветер, могучий как лев, вороной масти, тонконогий, с железными копытами, густою гривой, волнистым хвостом, — по всему миру о нем слава идет.

Все приближенные Хосрова и он сам внимали Шапуру затаив дыхание, все согласились, что Ширин, какою описал ее сей мастер пленительных речей и знаток мира прекрасного, — владычица красавиц. Но больше всех был захвачен этим рассказом молодой царевич, ради которого Шапур и завел весь разговор. Душа его загорелась огнем, сон бежал от очей, напряженно ловивших тень неведомого облика, он потерял покой, мечтая о Ширин, уносясь к ней мыслью, для которой нет границ и расстояний. Несколько дней он утешался игрой воображения, перебирая в памяти слова Шапура, но семя любви уже проросло в его сердце, пустило корни и теперь просило влаги и света, он жаждал новых вестей и надежд. Хосров призвал к себе Шапура, стал вновь расспрашивать его о красавице, а потом молвил:

— Добрый мой друг, возьми это дело в свои руки, ибо я уже выпустил сердце из рук! Ты ведь заложил основы дивного чертога, возведи же теперь его ввысь, до самых небес. Не рассказывай мне больше о прелестях Ширин, а отправляйся прямо к ней, в ее страну, придумай, как мне заполучить этот кумир. Всё разузнай: добра ли она, лукава ли, благосклонна ль к речам и советам людским. Коли увидишь, что сердце ее — мягкий воск, оттисни в нем мой отпечаток, а коли найдешь, что она тверда и жестока, возвращайся скорей, дабы я не ковал холодное железо.

Премудрый искусник Шапур отвечал ему так:

— О царевич, да пребудет с тобой радость и веселье, да минует тебя глаз дурной и всякая порча! Ты повелеваешь миром, мне же подвластны искусства, краски и линии, как художник я не уступаю Мани, даже могу поделиться с ним славою. Ведь если я напишу людей, они будут как живые, глянешь — словно дышат, птицу напишу — она вот-вот взовьется под облака. Так что не тревожься, сотри с души пыль беспокойства: я завершу то, что задумал и начал. Быстрым голубем полечу я в поднебесье, легконогим онагром помчусь добывать тебе Ширин, и своего добьюсь непременно. Веруй в мою удачу и в свою звезду.

С этими словами он расстался с Хосровом и после недолгих сборов отправился в путь.

Поездка Шапура к Ширин

Быстрее ветра пересекал отважный Шапур жаркие пустыни и каменистые горные хребты, поспешая к горным долинам Армении, где, как он знал, укрывалась от летнего зноя Ширин со своими подругами. Он приблизился к нагорьям и стал подниматься вверх по склонам, укрытым ковром изумрудной травы, изукрашенным анемонами и базиликом, яркими покрывалами горных цветов. Там стоял древний монастырь, то ли сирийский, то ли румийский, в котором расположились мудрые отшельники. Шапур, которому ведомы были их обычаи, спешился у входа и попросил у них приюта. Монахи приняли странника, накормили, развлекли беседою, рассказали много удивительных преданий о тех краях. Шапур выслушал их с почтительным вниманием, так что, когда он стал расспрашивать, где может быть сейчас Ширин со своими спутницами, монахи не заподозрили дурного, охотно указали ему долину, куда должны были с утра прибыть девушки.

Тут наступила ночь, раскинула свой шелковый полог, на котором засветились, засияли звезды. И сложились они в узор доброго предзнаменования, обещая Шапуру успех. Он встал пораньше и отправился в рощу, что окружала луг, названный ему старцами из монастыря, стремясь опередить прекрасных дев. Взял он с собой листок наилучшей бумаги, точными движениями умелой руки начертал на нем лик царевича Хосрова и поместил рисунок на старом пеньке, прижав щепкой, а сам поспешно удалился.

Луноликие красотки, словно пери, слетелись на лужайку, со смехом, щебеча точно птицы, одни уселись в круг, другие пустились в пляс, кто играл на лютне, кто разливал вино… Ширин выделялась в их окружении как Луна среди Плеяд, она улыбалась подругам, обращалась то к одной, то к другой, и вдруг увидела листок с портретом.

— Подайте мне его, — промолвила она, — кто это рисовал?