Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Подали ей рисунок, и красавица тотчас забыла о своем вопросе — глаз не могла отвести от изображения. Она склонилась над листком, забыв обо всем на свете, всей душой погрузившись в созерцание благородных и красивых черт, казалось, она опьянена хмельным вином, попала в таинственный плен… Ее подруги испугались: уж нет ли тут какого колдовства? Попробовали тихонько убрать рисунок подальше — она стала как во сне шарить вокруг, нащупывая его. Тут приближенные уверились, что дело нечисто, схватили искусное изображение, изорвали на мелкие клочки, обрывки спрятали и говорят:

— Ах, видно, див его унес! Нехорошее здесь место, пойдемте прочь отсюда!

Тотчас вскочили они на коней и унеслись в степь, спасаясь от непонятной опасности.

На следующий день Шапур поднялся с рассветом, он торопился к горе, под которой собирались девушки. Снова нанес он на бумагу изображение Хосрова, нацепил его на ветку большого куста и скрылся. А красавицы опять сошлись там, принялись за свои игры и забавы, но только разыгрались, как Ширин, подняв голову, заметила новый портрет, висевший на кусте. Птица ее души затрепетала, язык онемел, она не сводила глаз с бумаги, пытаясь понять, явь это или сон? Когда же речь вернулась к ней, крикнула подругам:

— Что это там? Игра теней и света или воплощение моей мечты? Подайте мне листок!

Однако те, обеспокоенные, скрыли от нее картинку, притворились, что ее унес ветер или что это было видение колдовское. Засуетились, зашумели, что, мол, трава здесь измята, верно, духи ночевали, место недоброе, лучше его покинуть поскорее. Быстро собрали все свои вещи и умчались оттуда, разбили лагерь в степи, там и отошли ко сну.

А наутро двинулись прекрасные всадницы в сторону того монастыря. Поблизости располагался чудесный уголок: лужайка, заросшая душистыми травами, с купами деревьев, меж ветвей которых ворковали горлинки, распевали соловьи. Легкий ветерок причесывал кудри травы, принося прохладу и благоухание, маня отдохнуть на шелковистом ложе. А среди ветвей заметила Ширин новое изображение Хосрова, которое заблаговременно поместил туда хитроумный Шапур. На этот раз она подошла прямо к рисунку, взяла его в руки, прижала к груди, а потом устремила на него преданный взор, словно увидев пред собой средоточие счастья и свою судьбу. Спутницы ее не успели помешать, да они уже поняли, что дивный рисунок не таит в себе зла, а когда посмотрели на него ближе, просто влюбились в пленительный лик! Подняли шум, кричат:

— Надобно узнать, кто здесь нарисован!

Вздохнула Ширин:

— Ах, разузнайте, помогите мне! Верните покой, покинувший меня!

А потом добавила:

— Пока мы не найдем того, кто на портрете, давайте наполним чаши и на дне их отыщем веселье!

Виночерпии засуетились, поднося хмельное питье, царевна осушила чашу, другую, а потом наказала выставить дозорных, чтобы опрашивали всех прохожих и проезжих, не знают ли они прекрасного незнакомца, изображенного на рисунке. Так и сделали, но древо нетерпения Ширин росло, печаль ширилась, а неизвестность всё не проходила.

А тем временем Шапур переоделся жрецом-магом* и направился к той лужайке с видом значительным и таинственным. Конечно, девушки остановили его, принялись расспрашивать о нарисованном им же портрете, но он отвечал загадочно и непонятно, пока не подошла к нему сама Ширин. Объятая волнением, она заговорила с ним, попросила помочь, и пред ее прелестью напускная важность оставила Шапура, он позабыл свой умысел, растерял заготовленные уловки, казалось, даже дар речи утратил. Но ненадолго. Собрался с мыслями Шапур, преодолел растерянность, и речи его потекли словно мед с молоком.

Он описывал Хосрова и славословил его, окутывая душу Ширин золотой сетью слов. Однако Ширин внимала ему так доверчиво, смотрела так прямодушно, что Шапур отбросил ухищрения, предпочел искренность и молвил ей:

— О светлоликая владычица надежд! Рисунок этот мой, я его создал, а изобразил на нем Хосрова Парвиза, моего царственного друга. Живописью я владею в совершенстве, однако никакое изображение не может отразить полноты души и прелести живой создания Божьего, оно лишь тонкое подобие истины.

Тут Шапур принялся красноречиво описывать достоинства Хосрова и заключил:

— Он увидал тебя во сне и с тех пор лишился покоя: не спит, не ест, не пьет… Друзей покинул, лишь о тебе мечтает и томится. Вот почему я здесь — пришел его гонцом.

Смущенная Ширин опустила очи долу, чуть дыша, но потом справилась с волнением и спросила тихо:

— Мудрец, что ты посоветуешь, как положить горю конец?

— О солнцеликая, — с готовностью ответил тот, — никому не открывай тайны души своей, ничего не говори царице, а завтра поутру сделай вид, что едешь на охоту, вели оседлать Шабдиза и скачи прочь от охотников, от свиты: ведь Шабдиза никакой другой скакун не догонит. Отправляйся прямо к Хосрову, в его родовой замок близ Мадаина* — на него погляди, себя покажи… А пропуском и талисманом твоим пусть будет этот перстень.

И он подал ей царский перстень с именем царевича, обнадежил и пожелал ей счастья.

Бегство Ширин в Мадаин