Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Каково было амиритам слышать такие слова?! Содрогнулись они от жгучего стыда, потемнели лица от досады и обиды, тотчас покинули хозяев шатров, чье гостеприимство обернулось оскорблением, и поспешили домой. А когда возвратились, кипя негодованием и преисполненные сочувствия, излили обуревавшие их чувства на страдальца Маджнуна, засыпали его советами и поучениями. Мол, у наших очагов своих красавиц полно, они во сто раз лучше той девчонки. Ты только глянь: зубки — жемчуг, губки — рубин, кудри — мускус, чего еще желать? Да мы здесь такую куколку для тебя отыщем!

Да только эти речи для Маджнуна были что звук пустой, словно на чужом языке их говорили. Они еще продолжали упрекать и наставлять его, а он уж отвернулся от родных, как от незнакомых, за ворот одежды своей схватился, разорвал ее сверху донизу, — и впрямь, зачем платье тому, в ком свет разума помутился, кто себя неживым ощутил? — и зашагал прочь, углубился в пустыню.

С тех пор Маджнун стал бездомным скитальцем. Он не только одежду порвал, но разорвал связь между собой и своим родом-племенем да и связь с жизнью тоже, потеряв надежду. Бродил он по раскаленным пескам, оглашая ложбины и барханы стонами и возгласами «Лейли! Лейли!», с непокрытой головой, в лохмотьях, не замечая ничего вокруг. На случайных встречных вид его нагонял ужас, бывало, увидит путник, как он, шатаясь и стеная, бредет по бездорожью, только и вскрикнет: «Ла хаула!..», то есть «Чур меня!» и спешит скорей прочь. Но Маджнуна это нисколько не трогало, он как бы стер свой образ из Книги Бытия, сердце в нем едва билось, он был словно хладный прах, словно догоревшая свеча, затерявшийся в пустыне молодой голубь… Но в глубине души еще тлела, видно, горячая искорка, и он время от времени возносил к небесам свои горькие жалобы. Он повторял:

— Что мне делать, где искать животворный бальзам? Заблудился я, сбился с пути, родительский порог отвергнул, а к дому милой и вовсе тропки не нашел… Разбилась бутыль моего доброго имени, осколки ее уж пылью занесло, и барабан доброй славы пробит, не возвестить ему грядущей победы…

Но лазурный небосвод безмолвствовал, ослепительное солнце все так же равнодушно и неторопливо плыло в вышине. Тогда Маджнун обращался к той, с кем был разлучен:

— Ты искусная охотница, а я — раненная тобою дичь. О любимая, ты уже отняла у меня душу, возьми и жизнь мою! Пьян ли я или безумен — какая разница? И опьянение, и помрачение рассудка у меня лишь от любви, это судьба поймала меня в свои силки, и некому вызволить меня из них. До чего же я несчастен, нет мне ни в чем удачи! Хоть бы скала обрушилась на меня, убила бы на месте, хоть бы злой ветер унес мой прах подальше от этих мест! Пусть гром поразит меня, пусть молния спалит огнем, пусть дракон безжалостный проглотит, а мир пусть позабудет мою беду и мой позор!..

Или еще взывал он бессвязно неизвестно к кому:

— Сюда, воин, рази меня, — за меня некому мстить, никто тебя не покарает! Прощайте, други игрищ и забав, вы пошли правым путем, а я от него уклонился, ступил на кривую дорожку… Не удержал я в руках сосуд со священным вином, разбилось хрупкое стекло! Но не бойся поранить нежные стопы осколками — я столько плакал над своей потерей, что поток слез смыл острые черепки, унес их на окольные тропы, которыми обходят меня люди черствые, лишенные сострадания. Да, уходите прочь, сторонитесь меня, избегайте, — я хочу остаться наедине со своей неизбывной печалью…

И опять восклицал он горестно, обращаясь к ночному светилу, которое вдруг показалось ему недосягаемой возлюбленной:

— Разве это такой уж грех — любить тебя? Почему? Пожалей меня, снизойди, будь милосердна! Луна моя, не могу на тебя наглядеться, лучи твои притягивают меня, видно, я и вправду безумец, — ведь безумные подчиняются велениям луны… Я истомился безнадежной любовью, ослабел, изнемог, ноги меня не держат, руки повисли бессильными плетьми — всё из-за тебя, Лейли. Как же мне быть, как вынести эту муку, кому доверить тайну любви моей?..

Тут голос его совсем ослаб, он упал замертво на раскаленный песок, но, к счастью, неподалеку проходили добрые люди, они-то и позаботились о страдальце Маджнуне, отнесли его домой. Да, разная бывает любовь: одна подобна беспечной игре, легка и беззаботна, словно пора юности, другая же любовь не такова — она определена предвечностью, она неотделима от неисчислимых страданий земных, но сулит вечное блаженство за вратами рая. Этой любви нельзя предугадать и превозмочь нельзя, она простирает ветви свои в бессмертие. Вот какая любовь выпала на долю Маджнуна — любовь единственная и единая, опустошительная и плодоносная, истощающая силы, но питающая розовой водой душу.

Паломничество в Каабу за исцелением