Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

А теперь поговорим немного о Лейли, той, что была царицей грез Маджнуна, а затем, прославленная его волшебными газелями, превратилась в олицетворение любви и любовной печали для всех истинно влюбленных. Нежная и кроткая, она была прекрасна, как небесная луна, как солнце, а может быть, и еще краше. Сияющая, чистая жемчужина, розовый бутон, стройный кипарис, украшенный розовыми гранатами, с томными очами, посылающими из-под лука бровей губительные стрелы во всякого, кто оказался на ее пути, она, казалось, свирепого льва могла смирить одним взглядом! — эта розоликая с сахарными устами была неотразима, притягивала к себе всех обитателей земли, но сама при этом никого не замечала, ни о ком не думала, кроме Маджнуна. Сердце ее обливалось кровью, в своем шатре она трепетала, словно порванная струна, проводила ночи без сна в одной надежде — хоть на миг увидеть Маджнуна, поведать ему о своих сердечных муках. Краса ее расцветала с каждым днем, ибо она вступила в пору, когда девушка прелестнее всего, но душевные страдания и горечь разлуки налагали на нее неизгладимую печать, слезы жемчугами рассыпались по нежным ланитам, свеча души, загоревшаяся любовным огнем, таяла, не давая света, она сторонилась подруг и вверяла свою сердечную скорбь лишь собственной тени.

Единственной отрадой Лейли были газели Маджнуна, которые теперь слышались отовсюду. Их, бывало, распевали дети, возвращавшиеся домой из школы, а Лейли, затаившись за занавеской, внимала им с блаженным трепетом и лила слезы, на сей раз сладкие. Песни Маджнуна казались ей письмами, принесенными ветром и птицами (а может, они и были такими?), ей хотелось ответить милому, сказать ему о своей любви — так она начала тоже слагать стихи, нанизывать жемчуг слов на нить страсти, желая смягчить сердечную тоску. Как достигали Маджнуна эти бесхитростные строки, полные искреннего чувства? А как достигают дальних краев лепестки розы, трели соловья? То ли утренний ветерок приносил их, то ли луч вечерней зари выписывал на заалевших облаках, то ли сострадательные капли дождя изливали их на истомленный кипарис — Маджнуна, ослабевшего от сердечного жара. Но главное, что нежные послания Лейли доходили до ее возлюбленного, и он, получив этот сердечный привет, немедленно создавал в ответ новую дивную песнь, так что через пустыни и пески летели незабвенные слова, шла перекличка любящих сердец, словно двух соловьев, опьяненных страстью, их трели звучали всё звонче, мелодия лилась всё шире и свободней. А те, кому доводилось слышать эти чарующие напевы, такие стройные и пленительные, немедля подпадали под их власть, ощущали себя сопричастными великой тайне любви и волшебству поэзии.

Так провели влюбленные целый год, погруженные в мир своих грез, окруженные волшебными образами мечтаний, эхом прекрасных стихов. И вот уже снова пришла на землю весна, раскинула по земле свой роскошный шелковый ковер, напоила воздух ароматами, украсила деревья и кусты жемчугами росы, наполнила радостью и томлением души людей. И вот Лейли, едва проснувшись утром, решила отправиться в сад, полюбоваться цветами, послушать пение птиц.

(Надо напомнить вам, что предания о Лейли и Маджнуне зародились среди арабов-бедуинов, скотоводов, которые кочевали в аравийских степях. В те времена никаких садов там не было и в помине, если где и встречались оазисы, то бедуины там не жили. Но была в их легендах о любви такая притягательная сила, что они получили распространение далеко за пределами аравийских пустынь — в Иране, Средней Азии, Турции. Народы этих стран жили по-другому, природа и обычаи тоже были иные, но суть истории двух любящих казалась такой близкой и родной, что повествование, передаваемое и устно, и письменно, невольно обрастало знакомыми деталями, принимало привычный облик, черты городского быта: в средневековом персидском городе, например, богатые горожане обязательно владели загородными усадьбами, садами, куда выезжали отдохнуть, повеселиться, народные праздники и гулянья тоже обычно проходили за городом, в парках.)

Итак, Лейли прогуливалась по саду, соперничая с лучшими цветами своей красой. Ей хотелось отыскать укромный уголок, где она могла бы без назойливых спутниц отдаться своей печали, излить душу перед рыдающими соловьями. Подойдя к чистому ручейку, который негромко журчал под сенью раскидистых деревьев, она тихо запела, а мелодичный звон струй вторил ей: