Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Благородный Ноуфаль пытается помочь Маджнуну

В пустынном краю, который Маджнун бороздил босыми ногами и оглашал страстными стенаниями, жил один достойный муж по имени Ноуфаль — суровый с виду, но добросердечный и сострадательный, друг бедняков, защитник вдов и сирот. Был он человеком благородным и состоятельным, ни от кого не зависел, а сам помогал многим. Однажды Ноуфаль со своими приближенными выехал в степь на охоту, пустил свору собак за добычей и, следуя за ними, очутился в глухом ущелье, где ютились лишь дикие звери. Вдруг взор Ноуфаля упал на высокого стройного юношу, стоявшего среди скал: он был худ и изможден, босые ноги изранены, на челе страдание, нагота едва прикрыта лохмотьями, но глаза горели мрачным огнем, а у ног его мирно лежали степные хищники и безобидные лани и газели. Ноуфаль очень удивился, стал расспрашивать своих ловчих, в те ему рассказали, мол, так и так, этот бедняга от любви ума лишился. Бродит по горам и долам, стихи о своей милой слагает, а ветер их к ней несет. Днем и ночью он эти вирши жалостные распевает, по всей земле тем известен стал — сюда даже стали путники собираться, чтобы его послушать, уж больно он сладко поет, превозносит свою Лейли до небес.

Ноуфаль проникся сочувствием к страдальцу, он сказал:

— Коли он нравится той девушке, я знаю, чем ему помочь, — надо соединить любящие сердца.

Он тотчас соскочил со своего породистого коня, подошел к Маджнуну с приветствием и лаской, стал его утешать и уговаривать разделить с ним трапезу. А Маджнун в своем уединении давно добрых слов не слышал, он внимал Ноуфалю с умилением и благодарностью. Отвык бедный и от пищи, от голода высох совсем, а сам и не глядит на яства, которыми пытался накормить его добряк Ноуфаль, — ему бы только поговорить о своей любимой, только бы прочитать посвященные ей строки. Но всё же удалось Ноуфалю уговорить его поесть. Маджнун проглотил кусок, другой и немного успокоился, даже улыбнулся в ответ на дружеские речи. Ноуфаль поспешил закрепить успех, внушить несчастному добрую надежду. Он говорил:

— Да, далеко от тебя свет очей твоих, но ты не должен тонуть во тьме! Я все старания положу, чтобы тебе помочь, золота не пожалею, а коли это не поможет, пущу в ход силу. Как птицу на лету, подхвачу я Лейли и соединю вас, чтобы сияли вы двойною красой. Даю тебе слово, не отступлюсь, пока не добуду для тебя твою любимую.

С невыразимым облегчением Маджнун пал пред ним на колени — ведь он впервые услыхал слова поддержки и одобрения, а не порицания и хулы. Он вымолвил:

— Надежда — бальзам для души, дай Господи, чтобы сбылись эти обещания! Но разве согласятся родители девушки отдать свою дочь безумцу? Коли я одержим бесами, значит, не чета светлой и чистой луне… Видно, на мне злое заклятье лежит, от него не избавиться, ведь шерсть черного барана добела не отмоешь. Уж не чудотворец ли ты, раз берешься спасти меня, несчастного? Страшно мне, друг: не бросишь ли ты меня на полпути, не ввергнешь ли в еще более глубокую пропасть? Отступись, пока не поздно, оставь меня моей горькой судьбе…

И много еще такого говорил Маджнун, проливая обильные слезы, но Ноуфаль, слушая его, возгорелся благородной жалостью и настаивал на своем, от души желая помочь страдальцу. Он воскликнул:

— Клянусь Господом, я поступлю как благородный лев, а не как волк коварный! Про сон и пищу забуду, а обещание, данное тебе, соблюду свято, так что будь спокоен, оставь свои безумства, это же дикость просто. Надобно тебе обуздать мятежное сердце, прийти в себя, а я, памятуя о нерушимой клятве, открою пред тобой врата рая.

И, одержимый любовью, Маджнун выпил вино из кубка упования, поднесенного ему доброжелательным Ноуфалем. Он укротил свое буйное сердце, унял сжигавший его огонь и согласился вернуться к обычной жизни — поехал в становище Ноуфаля, смыл с себя пыль и прах степной, оделся как подобает, стал принимать участие в застольях и пирах, пел свои стихи в сопровождении сладкозвучного чанга. Друзья и гости Ноуфаля слушали его с восхищением, а хозяин дома осыпал богатыми подарками, всячески ухаживал за ним и ублажал, и вскоре к Маджнуну вернулась былая красота, разумность и привлекательность, снова стал он светочем собраний и лучшей розой цветника.

Так промелькнули три месяца, но однажды Маджнун отстранил винную чашу, потемнев лицом, взглянул на Ноуфаля и произнес:

Черный дым моей печали небеса застлал,
Ветер черный прах надежды по степи погнал.

И он продолжал укоризненные речи, упрекая друга в том, что тот позабыл свои обещания, предал дружбу и любовь, заманил его в западню лицемерными посулами, а теперь не хочет их выполнять. Разве не велит закон благородства напоить жаждущего, помочь страждущему?..

— Соедини разорванную цепь, добудь мне Лейли, — умолял он опять в полубреду, — сдержи свою клятву — или дай мне умереть!