Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Не успел он договорить, как Маджнун соскочил с коня, отдал скакуна охотнику в уплату за газелей — а конь был дорогой! — и тот, весьма довольный, умчался прочь, Маджнун же расцеловал испуганных зверей и выпустил их из тенет. Они резко поскакали в пустыню, а несчастный влюбленный побрел через раскаленные солнцем барханы куда глаза глядят. Когда же ночь опустилась над степью, он ощупью отыскал вход в узкую пещеру, словно змея заполз в нее, забился и там, проливая потоки слез и содрогаясь от рыданий, дождался рассвета. С зарей поднялся он, опять пошел кружить по бесплодным равнинам и снова наткнулся на охотничью западню; на этот раз в нее угодил красавец олень. Маджнун подоспел в тот момент, когда охотник уже занес над зверем острый кинжал. Маджнун закричал:

— Что ты делаешь, остановись! Умерь свою алчность, — неужели ты способен ради нее погубить столь совершенное создание Божье? Представь, что Господь поменяет ваше обличье, и ты в один миг превратишься в этого оленя, — каково тебе будет? Не бери же греха на душу.

Охотник, пораженный жаром его защитных речей, отпрянул, однако все же возразил:

— Отпустить добычу я тоже не могу — ведь в ней всё мое достояние! Коли желаешь творить добро, дай мне выкуп за этого зверя.

Маджнун тотчас положил пред ним свои дорогие доспехи и оружие, и зверолов остался очень доволен, взвалил на плечо вооружение и броню и быстро скрылся из глаз. А юноша подошел к трепещущему зверю, огладил его влажные бока, похлопал по спине и молвил:

— Мой бедный друг, я, как и ты, разлучен со своей подругой, мне понятны твои страдания. Сейчас я освобожу тебя от пут, скачи к ней, о князь пустыни, а пробегая мимо приюта моей милой, шепни ей, что повстречался со мной, поведай, что я кляну разлуку, что жизнь без нее для меня мученье…

И много еще чего он говорил, распутывая петли и узлы, удерживавшие оленя, целуя его прекрасные глаза, высвободил наконец и отпустил на все четыре стороны.

И снова день сменился ночью, а ночь — днем, Маджнун по-прежнему бродил в пустыне, не зная ни сна, ни отдыха. Голова его горела, пылала душа, а воск тела всё таял и таял с каждым днем. Он уже еле держался на ногах, когда однажды взору его вдруг открылся зеленый островок в море песка: несколько деревьев и трава возле небольшого чистого озера. Из последних сил юноша добрел до пруда и приник к воде. Долго пил он, никак не мог напиться, потом опустился на свежую траву и бездумно устремил взгляд на листву дерева, под сенью которого он лежал. Им владели всё те же мысли, поэтому некоторое время он ничего не замечал, но вдруг пришел в себя и увидел, что из тени ветвей на него внимательно смотрит блестящий, отливающий пурпуром глаз.

Это был ворон, черный, как мрак ночной, важный и сутулый, словно ученый муж. Он сидел на суку, средь изумрудной листвы и проницательно поглядывал на изможденного скитальца. Маджнун обратился к нему:

— О странник, разве мы с тобой единомышленники, что так похожи? Смотри, ты в черной накидке, я в черных лохмотьях, да и сам весь почернел, горят глаза огнем у тебя и у меня… Но я стал подобен головне от горя, любовь сожгла меня, а отчего ты облекся в черное? Уж не по мне ли этот траур? Зачем ты машешь крылом над моей головой, — ведь я не шах, чтобы овевать меня опахалом! Лети-ка лучше к моей милой, передай ей: «В далекой степи изнемогает без тебя один несчастный, — что же ты не вспомнишь о нем? Видно, напрасно он тебя ждет, так и умрет от горя, но тебя винить не станет, будь благословенна, живи!»

Ворон слушал эти бессвязные речи, расправляя свои сильные крылья, тяжело взмахивая ими. Когда же слова замерли на устах измученного юноши, птица поднялась над ветвями и улетела в синеву небес, унося с собой любовные признания Маджнуна, в то время как сам он лежал, ослабевший и поникший, окутанный тьмой ночною и удрученный печалью.

Когда же солнце, сей вечный странник, зажгло над миром свет, Маджнун вздрогнул, очнулся от недолгого сна и вдруг решил двинуться в края, где обитала Лейли. Приблизившись к их кочевьям и вдохнув дым костров, он побледнел, схватился за грудь рукой и испустил ужасный вздох, словно мертвец, возвращенный к жизни. И тут он увидел нищую старуху, которая плелась мимо, таща за собой на веревке худого и жалкого видом человека, опутанного цепями, словно помешанный, (в те далекие времена сумасшедших заковывали в цепи, чтобы они не буйствовали, а в качестве лекарства били их плетьми — изгоняли злого духа.) Маджнун заступил им дорогу и стал расспрашивать старуху, кто такой этот несчастный, — безумец или преступник, и куда она ведет его? Старая женщина отвечала:

— Я бедная вдова, лишенная средств к существованию, а веду я за собой не разбойника и не безумца, а товарища по несчастью. Мы ни в чем не виноваты, просто дошли до крайней нужды, вот и ходим по дворам, приятель мой кривляется и скачет, подражая помешанным, я прошу денег на его пропитание, тем и живем, делим поровну всё, что собрали.

Когда Маджнун понял, о чем она говорит, он бросился к ее ногам и стал умолять: