Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

— Мой друг, твое участие я ценю, но всё же ты заблуждаешься… Ты говорил про наследство, про душу — чью и от кого? Мне чужого не надо, а душа Лейли Ибн Саламу никогда не принадлежала.

— О чем ты толкуешь? — удивился Зейд. — Не ты ли утверждал, что вы с Лейли — душа единая, что где есть настоящая любовь, не надо двух имен: в одном соединены все свойства любящих, у них уже нет различий между «я» и «ты»? Или я не прав? Тогда прости, уйду я прочь.

Но Маджнун ласково обнял Зейда:

— Ты — златоуст и верный друг, твои помыслы благородны и чисты, а речь возвышенна. Тот, чья душа озарена любовью, поймет твои иносказания. Я никогда не забуду твоей доброты и участия.

Однако Зейд оставался с Маджнуном недолго: его тянуло к возлюбленной, а Маджнун привык к одиночеству, общество людей, даже если это были его друзья, тяготило его.

Последняя встреча Лейли и Маджнуна

К тому времени, когда Зейд вернулся из пустыни, Лейли приняла окончательное решение. Она призвала Зейда к себе и молвила ему:

— Довольно, время ожидания закончилось, настало время встреч. Помоги мне! Мир так прекрасен, приготовь же скорее напиток из роз, постели для моего кипариса шелковые ковры лужайки, сплети венок из тюльпанов и нарциссов, достань мне амбры благовонной, — я смешаю ее с пылью дорожной, чтобы разлился аромат вокруг нас с милым, чтобы мы могли наслаждаться созерцанием друг друга до смертного часа.

А после этого она раскрыла сундуки и укладки, достала богатые одежды из шелка, шитого золотом бархата, вручила все это Зейду и присовокупила:

— Я желаю видеть его немедленно!

А Зейд обрадовался ее радостью и поспешил в отдаленный край пустыни, где укрывался страдалец, сладкоголосый, словно птица Хомай*, да с крыльями ослабевшими. Вестником счастья явился пред ним Зейд, рассказал, что Лейли зовет любимого, открыл суму с подарками. И Маджнун в неописуемом восторге заплясал, закружился, то обращая взор к небесам, то молитвенно целуя прах земной. Он омылся в семи водах, чтобы удалить следы горечи и слез разлуки, облачился в присланное царское платье и легкой поступью устремился к шатру возлюбленной, влекомый ароматом мускуса, словно магнитом. С каждым шагом двигался он все быстрее, распевая прекрасные стихи, а его звери шли вместе с ним, словно царская свита.

Так и шествовали они до дверей Лейли, а когда достигли цели, Зейд сказал служанке:

— Отыскался клад, прибыло сокровище бесценное!

Служанка тотчас доложила своей госпоже, и та птицей вылетела из шатра, метнулась к Маджнуну и упала пред ним во прах, пытаясь обнять его колени. А тот, увидев, что владычица его души едва дыша лежит у него в ногах, испустил отчаянный и пронзительный стон, от которого сам небосвод содрогнулся, и тоже повалился наземь. Так и замерли они — рядом, но не вместе, слившись душой, но не касаясь друг друга, потеряв связь с временем и отстранившись от жизни земной. А свирепые хищники стеной стояли вокруг них, оберегая от нескромных взоров и людского злословья, хулы недоброжелателей, которые при виде зверей разбежались кто куда.

Кто знает, сколько времени они оставались бы там, под палящими лучами полуденного солнца, если бы не сердобольный Зейд: он окропил их розовой водой, привел в чувство, и вот уже Лейли, скромно потупившись и преодолевая стыдливость, взяла Маджнуна за руку и ввела в свой шатер. Зейд отослал слуг, вышел сам и стал на страже у входа, а влюбленные остались вдвоем. Впрочем, теперь все окружающие — и люди, и звери — уже понимали, что этими двумя владеет священное чувство, дух их вознесся над низменной землей, презрел плотские утехи, устремился к небесной святой чистоте.

Влюбленные сидели подле друг друга, Лейли склонила голову на плечо любимого, черные кудри ее крыльями упали ему на грудь и на плечи, они были пьяны без вина, восхищенные взгляды встречались и свивались воедино, два дивных светоча, два ручья животворных, они пребывали в блаженном забытье.

Маджнун, оказавшись так близко к любимой, вмиг позабыл все слова, онемел, не мог пошевельнуться, лишь жарким взором старался передать ей чувства, кипевшие в душе. И Лейли, тоже не говоря ни слова, казалось, отвечала ему: «О ты, мой соловей! Над розовым бутоном ты пел так сладостно, так пленительно, что же ты замолчал, когда наш час настал, расцвела для тебя роза? Что сковало твой язык?»

Как отвести невысказанный укор? Слезы хлынули из очей Маджнуна, смыли запоры с уст, и Маджнун горячо заговорил:

— Мысли о тебе, сладкие, как мед, сахар уст твоих, вот что замкнуло мои губы! Коли я отдал тебе мою душу, какой теперь смысл в словах? О жизнь моя и счастье, ты со мной — слова лишь помешают нам, ведь говорлив тот, кто ищет, а тот, кто нашел, умолкает. Ведь я тень твоя, утратил я свой собственный облик, превратился в слабый след твой, бледный отблеск…