Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

— Пресветлый Творец, молю тебя, освободи меня от мук, избавь от тягостной жизни земной и дай соединиться в мире ином с моей возлюбленной невестой!

В последний раз обнял он могилу милой, склонил голову, прошептал: «Любимая!» — и навсегда расстался с жизнью.

Так умер Маджнун, мученик любви, но люди о том не узнали, а звери его не покинули: целый год они по-прежнему оставались на страже вокруг того, кого почитали своим государем, кто ныне мертвым телом лежал поверх могилы Лейли, открытый палящим солнечным лучам, ветрам и бурям. А когда год истек, звери поднялись и ушли, и предстали взорам человеческим обнаженные белые кости, распростертые на могильном камне среди высохшей травы. Люди проницательные угадали в них останки Маджнуна, по всей Аравии прошел о том слух, и родичи и друзья погибшего собрались почтить его память. Те, кто при жизни осуждали его и отрекались от него, теперь сокрушенно проливали слезы, омывая ими прах Кайса. Благоговейно подняли они иссохший остов, завернули в саван, пропитанный мускусом и амброй, опустили в вечную колыбель — могилу, которую выкопали рядом с погребением Лейли. И стали те могилы священным местом, куда стекались все страдающие от любви, ищущие исцеления сердечным мукам. Имена же Маджнуна и Лейли на века пережили аравийских влюбленных, навсегда запечатлелись в памяти людей, стали во всем мире олицетворением истинной любви.

БАХРАМ-ГУР И СЕМЬ КРАСАВИЦ

Рождение и детские годы Бахрама

Сасанидский шах Йездигерд был правителем суровым и жестоким. Конечно, вступая на престол, он в своей тронной речи обещал блюсти справедливость и правду, великодушие и достоинство царское, но на деле получилось по-иному: недобрый и мрачный нрав его с каждым годом все больше давал себя знать, — о царских милостях он вовсе позабыл, а злые выходки, ужасные причуды и страшные наказания стали при его дворе обычными, повергая в трепет подданных. За всякую малость назначал Йездигерд виновному кару немилосердную, казнь лютую: одному приказывал обрубить уши, другому нос, третьему кисти рук отсечь, потому и множились в царстве увечные и калеки, обиженные и несчастные. За свою свирепость царь-грешник, как его прозвали, был взыскан небесами: все его дети умирали во младенчестве, так что у него не было наследника. Но вот на восьмом году царствования родился у Йездигерда сын, которого назвали Бахрамом*, и государь, беспокоясь за его судьбу, созвал к себе мудрецов и звездочетов и велел им составить гороскоп новорожденного, определить, что предвещает ему небесный свод и ход светил.

Многоопытные астрологи устремили взоры к небесам, развернули звездные таблицы, перелистали книги древних наставлений и открылся им светлый, блистательный путь, который предначертан был судьбой народившемуся царственному дитяти. Судите сами: увидели они воочию, что Моштари (Юпитер) пребывал в созвездии Рыб, а Зухра (Венера) стояла на правом краю неба в лучах зари, что месяц в ту ночь поднял главу к самому созвездию Плеяд, а звезда Бахрама вступила в созвездие Льва.

К рассвету Утарид (Меркурий) засверкал в доме Близнецов, грозный Кейван (Сатурн) стал на страже у Водолея, ему в помощь подошел Денеб (Альфа Лебедя) и, наконец, сияющее Солнце величаво вплыло в знак Овна, — словом, даже и непросвещенному взгляду ясно, что все звезды и светила заняли самое благоприятное положение, все они сулили младенцу счастье и процветание.

О своих наблюдениях мудрецы доложили шаху, и хотя он слыл государем неразумным и неправедным, но тут и ему явилось знамение, так что он решил удалить малого ребенка от греха подальше, отправить его на воспитание к какому-нибудь иному царю, дабы тот взрастил иранского наследника как подобает. Строго говоря, по обычаям страны так поступать не полагалось, но дальновидные советники поддержали своего владыку в этом решении и предложили ему остановить выбор на йеменском правителе Нумане, славном царе.

Йездигерд послал к Нуману гонца с письмом, и йеменский царь лично приехал в иранскую столицу, чтобы забрать ребенка. Он привез его к себе во дворец и стал пестовать заботливо и любовно, лелеять как родного.

Мальчик рос красивым и резвым, к четырем годам он был словно весенний тюльпан, словно маленький степной онагр, а Нуман не знал покоя, окружая воспитанника вниманием и лаской. Однажды он сказал собственному сыну Мунзиру:

— Опасаюсь я, что нежной натуре царевича вреден наш климат — он ведь с севера, здешний сухой и знойный воздух для него непривычен и неприятен. Надо нам подыскать для него подходящее местечко, подальше от степной пыли и дыма земного, где бы всё прохладой дышало, куда бы дуновение свежего северного ветерка долетало. Лучше всего природе его подойдет чистый горный воздух, в вышине поднебесной он укрепит и расправит свои орлиные крылья.

И сын согласился с Нуманом.