Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Сказать-то легко, а как исполнить? Долго обсуждали они, как поступить, и решили написать Бахраму письмо — мудрое и красноречивое, убедительное и осторожное. Призвали искусного писца, тот составил послание, как в старину писали: слова важные и высокие, а смысл темный. Свиток с письмом вручили многоопытному и речистому посланцу, и тот с несколькими помощниками поскакал к Бахраму. А когда прибыли они по назначению и предстали перед царем, главный посланный почтительно приветствовал его, передал грамоту, а там чего только не было понаписано! И славословия Творцу небесному, и восхваления рода царского, и притворное участие по отношению к Бахраму, — зачем, мол, ему на себя такую обузу брать, не лучше ли жить беззаботно и беспечно? Тем более, что отец Бахрама, Йездигерд-грешник, своими преступными деяниями весь мир потряс и народ против себя восстановил. Сыну такого отца на престол рассчитывать негоже. Бахрам от таких речей, где мед с ядом перемешались, вспыхнул, гневом благородным загорелся, но, хоть и был он молод, сумел силою разума тот гнев укротить, ответил послам спокойно и сдержанно:

— Нельзя упрекать сына за грехи отца! Да и его теперь поздно судить за жестокость и притеснения — умер он, что толку поносить мертвого? Но царство предков моих я жертвой за отцовские прегрешения не сделаю, постороннему его не отдам. Что же касается управления страной, то в этом я на покойного отца не похож, обид и бесчестия чинить не стану, пойду путем правым, отвергая кривду и злое насилие.

Но послы были люди хитроумные, искушенные в тонкостях обхождения, они знали, как вести беседу с властителями, их старейшина низко поклонился и сказал:

— Сколь мудрые речи ты произносишь, господин мой! Воистину, ты говоришь и мыслишь как подлинный царь, рожденный для власти шахской, для венца и трона. Сразу видно, что ты из рода древних иранских царей, потомок властителей великих! Мы бы всей душой рады были, чтобы ты на трон взошел. Но пойми и ты нас, не обессудь: ведь мы присягнули на верность тому, кого возвели в смутное время на престол иранский, дали клятву, что не покинем его, не изменим ему. Как же нам теперь от клятвы той отступиться? Это ведь дело недостойное, грех великий.

Бахрам выслушал внимательно их льстивые речи, подумал и молвил:

— Клятву вам нарушать нельзя, таков древний закон. Но я никакой клятвы не давал, я — шах из рода Джамшида*, и царство это назначено мне в удел. Коли нужно, я мечом своим могу подтвердить право на престол. Вам я зла не желаю. Дабы соблюсти и клятву, и справедливость, надобно испытать, кто из нас двоих, я или тот старец-самозванец достоин трона, кто способен смелостью ярого льва превзойти. Здесь, конечно, найдутся львы, — всегда их держат за решеткой в царских дворцах. Приведите двух голодных и злых зверей, положите между ними древний венец Кеянидов*. Тот из нас, кто сумеет забрать венец, будет шахом.

Он велел записать это условие на бумаге, скрепил своей печатью и тотчас отослал свиток старику, посягнувшему на престол. Послы воротились к старому мобеду в замешательстве, но и в восхищении: ведь Бахрам выказал прозорливость и храбрость недюжинную, явил пред ними величие и решимость царственные. Они подробно доложили властителю, как исполнили его поручение, а тот, хоть и успел свыкнуться с престолом и полюбить его, едва услыхав об условии Бахрама, тут же снял с головы корону, сошел с трона и воскликнул:

— Надоели мне власть и престол, а жизнь пока еще не надоела! Лучше мне живым трон оставить, чем себя смертельной опасности подвергать, в пасть свирепым хищникам соваться! Бахрам — наследник власти Кеянидов, вот пусть и забирает себе корону, а мне ее не надо.

Но вельможи и мобеды возразили:

— Нет уж, мы тебя на трон посадили, ты властвуешь по нашей воле и без нашего дозволения престол не покинешь. Власть не игрушка — то взял, то бросил. Подождем до завтра, выполним его условие: привяжем львов некормленых, положим между ними венец. Если он испугается зверей, корона достанется тебе, если хищники его растерзают, — тоже твоя будет. Ну, а если он сумеет забрать венец, значит, так суждено, тогда спаси нас Господь!

На том они и порешили.