Неоновая библия

В школе я уже почти доучился у Мистера Фарни, а это означало – почти закончил восьмилетку. Мистер Фарни отличался от всех людей у нас в долине. Я слыхал, сам он из Атланты, но отличался от всех он не поэтому. Странный он был из-за того, как себя вел. Не ходил, как ходят другие мужчины. Ходил он скорее, как женщина, которая бедрами виляет. Мистера Фарни всегда можно было узнать по походке, как бы ни одевался он, даже если шел к тебе спиной. У него были маленькие стопы, что как бы вовнутрь показывали, когда он ходил. Редкие черные волосы просто мягко лежали у него на голове, как у младенца. А главное, что у Мистера Фарни было другое, если на него смотришь, – это его лицо. Я знал, что ему почти тридцать лет, но кожа вся гладкая, и видны тоненькие синенькие вены на лбу, на носу и на руках. А глаза – чистейшей голубизны, какую только и увидишь, большие и широко распахнутые. Все остальное у него было тоненькое – нос, рот и все тело. Не важно, тепло или холодно, уши у него всегда оставались красные, а местами даже чуть ли не просвечивали.

Не будь он умный, мальчишки у нас в классе над ним бы смеялись. Они про него все время разговаривали, но на уроках ничего не вытворяли. Он мог по памяти читать любую строчку из стихотворения или что-нибудь из какой-нибудь знаменитой книжки, а в городке у нас стихов никто не читал, да и книг вообще немного. Иногда стихи писал он сам. Редактор газеты их печатал, только никто не понимал, о чем они. Ох, кое-кто, считавшие себя умными, утверждали, будто понимают, но я-то знал, что ничего они не понимают. Стихи у него были не в рифму, как, все считали, стихам полагается, поэтому Мистер Уоткинз написал редактору письмо и попросил его прекратить печатать эту дрянь. А редактор сам был с востока и сказал, что стихи это очень хорошие, но лишь немногим дано их понять и оценить по достоинству. Мистер Фарни вырезал это из газеты и повесил на доску в комнате.

Еще ему нравились растения. По всем подоконникам у него в комнате стояли они в горшках и банках. Когда одно какое-нибудь начинало вянуть, он мог его просто потрогать своими тонкими пальцами с голубыми ве́нками, общипать с него все испорченные листики так, что само растение даже не вздрогнет, и за следующие несколько дней растение опять выпрямлялось. Больше всего остального ему нравились фиалки – потому что, говорил он нам, они робкие и нежные. Он умел брать кустики фиалок и сощипывать цветки прямо из-под листиков, где больше никто их найти не мог.

Жил Мистер Фарни в городке вместе с еще одним мужчиной, который давал уроки музыки. Их домик выкрашен в голубой и белый, а шторки в передних окнах – розовые. Оба они так и не воевали. Были из тех немногих мужчин, кто остался в городке. Бравшие музыкальные уроки говорили, что домик внутри очень хорошенький, в нем все светлое и много растений в горшках. Сад у Мистера Фарни был самый прелестный в городке. Женщины обычно спрашивали у него, как им выращивать то или это, и он им всегда помогал, потому что был очень славный человек. Второго мужчину Мистер Фарни разок назвал «дорогуша», когда они вместе зашли в аптечную лавку. Все рано или поздно об этом прознали, и кое-кто смеялся, кое-кто качал головой, а некоторым хотелось, чтоб он уехал из долины. Но лучше учителя наша школа никогда не знала, и из этого ничего не вышло.

Можно было решить, что с Мистером Фарни все в порядке, если не слышишь, как он разговаривает. Он как бы подчеркивал некоторые слова больше других слов, и перед тем, как сказать что-нибудь, делал глубокий вдох. И если он говорил, ты всегда за его руками следил, потому что он много ими поводил.

– А теперь, – говорил он, – надеюсь, вы все способны посидеть тихонько всего лишь маленькую минуточку, пока я поставлю вот эту пластинку. Весьма хотелось бы, чтобы штат нам прислал уже наконец хоть сколько-нибудь пристойный фонограф. Тот, что у меня дома, гораздо лучше. Ну вот. Это одна из моих собственных пластинок, и это квартет Бетховена, опус восемнадцать, номер один. Отметьте гомогенность интерпретации. Ох, весьма хотел бы я, чтобы вон тот мальчик в третьем ряду прекратил мне щериться. Я разговариваю с вами на обыкновенном английском. Завтра непременно нужно устроить проверку вокабуляра. Прошу напомнить мне.