Неоновая библия

Когда я доехал до Мисс Скоувер, все кошки сидели при свете луны на крыльце. Я взбежал по ступенькам и позвонил в дверь, а они разбежались. Довольно скоро к двери вышла и Мисс Скоувер. Как обычно, на ней был халат, вот только этот выглядел шелковым или из еще какой-то дорогой материи. На крыльцо лился свет из ее парадной комнаты. Лицо у нее оставалось в тени, и разглядеть его я не мог, но она пригласила меня в дом, пока она сходит за кошельком. А я ей сказал, что у меня в велосипедной корзинке очень ценное лекарство и я его ни на миг не могу оставить без присмотра. Она ответила, что здесь его никто не украдет, да и все равно на улице мокро. Я опять сказал ей, что нет, и она ушла за деньгами. А когда вернулась – отдала мне и дверь захлопнула. Я сел на велик и поехал в лавку, а про Мисс Скоувер больше и не думал, потому что она потом всегда сама к нам приходила за тем, что ей нужно.

Если я не доставлял, то стоял за прилавком с Мистером Уильямзом. Он из лавки иногда уходил и оставлял меня там всем заправлять. Такое мне очень нравилось. Можно смотреть на то, чем мы торгуем, и делать вид, будто все оно мое. Мальчишки, с кем я в школе учился, в основном пошли в старшие классы. Когда они заглядывали и видели, что Мистера Уильямза нет, то просили меня показать им те штуки, о каких вечно пошучивали, но я не знал, где это или где Мистер Уильямз их держит. Тогда мальчишки смотрели на меня, как будто я дурачок, и спрашивали, почему бы мне это не выяснить, после чего уходили из лавки. Жалко, что я не знал, где те штуки. Мне хотелось не только мальчишкам их показать, но и самому посмотреть, как они выглядят, – я про них так много в школе слышал.

Остальное время к нам в лавку заходили преимущественно старушки. Они не всегда что-нибудь покупали. Просто осматривали всякие лекарства, какие стояли у нас на полках, и читали, что в них содержится, от чего они и сколько надо принимать. Иногда одна покупала пузырек, а потом чуть ли не всегда сразу возвращала на следующий день – говорила, что средство ей нисколько не помогло. Я не мог вернуть деньги, если его уже открывали, а им ведь нужно было открыть, чтобы проверить. Тогда они на меня злились и больше не приходили где-то с неделю.

Журналы мы тоже продавали. Наверное, мы одни в городке ими торговали, если не считать гостиницы. Но те у себя в основном продавали только что-нибудь вроде «Времени»[24]. А у нас были журналы о кино и книжки комиксов, и журналы для женщин, и журнал, что какой-то проповедник издавал в Северной Каролине. Продавался он неплохо, особенно среди людей проповедника. Но лучше всех у нас расходились журналы о кино – и еще романтические. Имелось у нас и много комиксов, но большинство народу их просто разглядывали, а не покупали. Даже старичье рассматривало комиксы, особенно деды. Приходили в субботу днем, усаживались на корточки или прямо на пол и читали их. Когда все уже прочитают наши комиксы от первого до последнего, никому их неохота покупать, поэтому мы на них деньги теряли. Но Мистер Уильямз не очень огорчался. Пока читали, они у него покупали табак, и вот на нем мы получали прибыль, потому что выращивали его неподалеку от нас, и Мистеру Уильямзу он доставался задешево.

С работой в аптечной лавке не нравилось мне только одно – те, кто расспрашивал меня о Маме, а таких оказалось много. Даже те, которые нас не знали, а только слышали о нас от знакомых, спрашивали. Кое у кого был такой вид, словно им ее жалко. Но большинство вело себя так, словно боялись, что Мама когда-нибудь в городок спустится, и они просто узнавали у меня, точно ли на горке с нею все в порядке. Я не знал, что отвечать тем, кому ее жалко, а остальным говорил, что она от дома все равно далеко не отходит и беспокоиться им не о чем. А они говорили тогда, что они и не беспокоятся, просто им хочется наверняка знать, что она счастлива и ей там хорошо. Мне не нравилось слышать, что люди так о Маме говорят, как будто у нее простуда или обычный жар и они надеются, что она не слишком мается. Я не понимал, задумываются ли они, каково мне от этого. Когда у одной женщины в городке дочка выкинула, никто об этом ни словом не заикнулся. Никто не приставал к женщине, как себя чувствует ее дочка. Вот так же мне и с Мамой было, и я рассчитывал, что все перестанут о ней говорить и меня расспрашивать. Кое-кому из Маминых старых знакомых, кого она знавала, когда мы еще жили в городке, я говорил, что Мама, возможно, и будет рада их увидеть, если они придут ее навестить, но все они отговаривались чем-нибудь вроде того, что им на горку взбираться не по здоровью, или за домом присматривать нужно, или еще чем-нибудь. Большинство потом про Маму больше и не спрашивали.