Неоновая библия

В лавку частенько заходила Флора, покупала что-нибудь для внучков, но всегда звала Мистера Уильямза себя обслужить. Если же его не было, она возвращалась, когда он приходил. Со мной не разговаривала и отворачивалась, если я на нее смотрел. Тетя Мэй мне сказала, что после того вечера, когда я выпустился, она, как только Флору увидала, закатила ей сразу пощечину. А та расплакалась тогда и сказала, что очень испугалась, когда Мама с нею так заговорила, и выбежала из дому, как только Мама показала ей карточку с белыми крестами. Флора показала Тете Мэй место на ноге, где она поскользнулась, когда сбегала по склону. Я на то место смотрел теперь всякий раз, как Флора приходила к нам в лавку. Теперь там был шрам, и он тянулся почти по всей ее левой ноге от колена до лодыжки. Тетя Мэй сказала мне, что Флору она тогда пожалела и перестала держать за кого держала.

Должно быть, Флора все свои деньги тратила на внучат. Игрушки покупала им и маленькие книжки, какие мы продавали, и всякие новые лекарства для малышни. Это все оттого, думал я, что, наверное, она так счастлива, раз они не китайчата. Я же считал, что ей больше бы повезло, окажись ее невестка китаянкой, а не той уродиной, какая была. Невестку Флоры никто не любил, кроме самой Флоры и ее сынка. Она даже восьмилетку не закончила, а когда вышла за Флориного сына, ей исполнилось всего пятнадцать. Мистер Фарни сказал нашему классу как-то раз, что эта девчонка была у него худшей ученицей. С нею я никогда не разговаривал, но вечно видел ее на улице с такими вот красными прыщиками по всему лицу, а кое-где и на руках.

Примерно тогда в лавку стала приходить Джо-Линн. Она была внучкой одного старика, которого я раньше встречал на улице в городке. Мистер Уильямз мне сказал, что она старика навещает вместе со своей матерью, а сами они откуда-то миль в полусотне отсюда, возле границы штата. Стоило мне впервые увидеть ее, я тут же понял, что она не из нашей долины, поскольку была она моих лет, но ни в школе, ни на улице я ее нигде не встречал.

В первый день, когда она зашла в лавку, я поначалу решил, что ее откуда-то знаю. Лицо уж очень знакомое, как будто где-то я ее уже видел. Она посмотрела на меня, а я отвернулся, только не знаю почему. Мне хотелось еще на нее посмотреть и увидеть ее глаза. Были они такие зеленовато-голубые, с серыми черточками вроде как из самой середки. И еще казалось, что сквозь них можно увидеть самое их дно.

Мистер Уильямз как раз ушел в подсобку, поэтому обслуживать ее выпало мне. Я подошел к медицинскому прилавку, где она стояла, и она мне дала рецепт – сказала, ей нужно это для дедушки. Зайдя отдать его Мистеру Уильямзу, я боялся возвращаться в лавку, где была она. Не знаю почему. Мне хотелось, потому что я желал бы, чтоб она еще раз посмотрела на меня этими своими глазами, но я медлил в препараторской. Мистер Уильямз увидел, как я брожу у него за спиной и разглядываю этикетки, что у него там на всех пузырьках, и велел мне возвращаться в лавку и передать этой девочке, что рецепт он немного погодя ей приготовит.

Когда я снова вышел в лавку, девочка читала какую-то книжку комиксов с журнальной полки. Я ей сказал, что рецепт будет готов немного погодя, и она ответила, что ладно, она подождет. Мне хотелось уйти к Мистеру Уильямзу, потому что она то и дело на меня посматривала, где я на табурете сидел за стойкой, и я тогда возил ногами по полу и принимался свистеть, а сам глядел в другую сторону.

Когда она снова погрузилась в комиксы, я на нее глянул. Лет ей было, наверное, шестнадцать, может, чуть старше, я не сумел определить, сколько именно. У очень немногих у нас в долине волосы были черные. Мне такие нечасто доводилось видеть, поэтому я рассматривал их у нее. У нее они были красивее, чем у большинства. Длинные, волнистые и блестящие. На лбу она носила кое-какие кудряшки, а потом волосы опускались ровно до плеч, где опять кое-какие кудряшки вились. Брови и ресницы у нее тоже были черные, а вот кожа – белая. Не только на лице, но и на руках. У многих женщин в нашей долине лица тоже белые, а вот руки все равно красные.

Хорошенькая она была и хоть сейчас на обложку журнала, если б не рот. Он у нее просто был немножко чересчур большой, но мне нравилось, как сами губы изгибаются. Их она накрасила помадой славного такого цвета – когда на губы падал свет, они казались красными, а если в темноте, то багровыми. Мне такое нравилось – вместе с глазами и волосами.

Груди были у нее большими лет для шестнадцати, да и высокие. Она носила платье с цветочным узором – мне он не понравился, но на ней смотрелся неплохо. Еще мне понравилось, как от широкого ремня талия у нее выглядит очень узкой. Как будто ладонями ее обхватишь, и пальцы у тебя сомкнутся. Я присмотрелся к ее сандалиям и увидел, что на ногах у нее кожа тоже белая и мягкая. И тут она на меня глянула. Я отвернулся и снова принялся шаркать ногами.