Неоновая библия

И я знал, что происходит в городке. Восьмилетку я давно уже закончил, и много времени прошло с тех пор, как мы просили Флору посидеть с Мамой. После этого все в городке про нее и узнали. Вели они себя в этом смысле довольно мило и больше ничего мне про это не говорили, когда видели, что и я не намерен болтать. Но я знал, как в городке о всяком думают. В жизни у них, похоже, всегда остается время, чтоб совать нос к другим людям и в их дела. Они считали, что просто обязаны собираться вместе и кому-нибудь подсоблять – как в тот раз, когда собрались насчет женщины, которая дала цветному попользоваться своей машиной, и посоветовали ей, что лучшее место для нее будет где-нибудь на севере, вместе со всеми остальными любителями негритосов, или когда они выживали ветеранов с заграничными женами. Если от всех остальных в городке отличаешься, тебе полагается пойти вон. Вот поэтому-то все здесь так и похожи. Как разговаривают, чем занимаются, что им нравится, что не любят. Если кто-то что-то ненавидит, а человек он правильный, всем это тоже нужно ненавидеть, а не то начнут ненавидеть тех, кто это что-то не ненавидит. В школе нас, бывало, учили думать своей головой, но в городке так было невозможно. Тут надо думать то, что всю свою жизнь думал твой отец, – как раз это-то все и думали.

Я знал, что́ все думают про Маму. Подруг в городке у нее больше не осталось, кто мог бы что-то другое сказать, поэтому слух, пущенный Флорой, все разрастался и расползался. Я знал что Флора вернулась к проповеднику и даже стала главной в воскресной школе для больших. Скверно это, что проповедник во всем становился вожаком. За исключением того случая с Бобби Ли Тейлором, все, что планировал, всегда выходило так, как он того и желал. Хотелось ему выслать кого-нибудь из городка – и они уезжали, особенно если не принадлежали к его церкви.

Проповедник был главным у тех, кто решал, кого отправлять в государственные учреждения, вроде дурдома или приюта для бедных. Каждый год он отправлял хотя б одного старика или старушку в дом престарелых, но те ехать туда не хотели. Все говорили, что там довольно быстро умираешь, а если даже люди по-настоящему старенькие, умирать они не желали и плакали, когда проповедник сажал их в поезд. Если они не слишком ерепенились, он сам их отвозил туда на своей машине, но это тех, кто ему верил и считал, что там все так славно, как он им и говорит, или же они были глухими и вообще не понимали, что тут происходит. Однажды я видел старушку, которая совсем двигаться не могла – она не могла уже даже говорить. Возвращался я домой из аптечной лавки и увидел, как проповедник сажает старушку к себе в машину возле того древнего дома, где старушка жила. Ни двигаться, ни говорить она не могла, зато глаза у нее были ужаснее некуда, я в жизни таких не видал. Иду я мимо машины, а она как посмотрит на меня – да с таким испугом, как у горного кролика маленького, когда он понимает, что ему не сбежать от того, кто на него охотится. Даже не знаю, почему, но я так и встал там, и стоял долго после того, как машина проповедника уехала с этой несчастной старушкой, и провожал ее глазами по улице. Наверное, она до сих пор там, в этом приюте для бедных.

Жена Мистера Уильямза ходила в церковь к проповеднику – вот так-то я о Маме и узнал. Мистер Уильямз мне сказал, что проповедник и Флора стараются добиться, чтобы Маму к себе принял дурдом. Услышав такое, я не поверил, потому что Мама ни с кем в городке даже не встречалась, да и ее никто не видел, кроме тех дядек, что поднимались к росчисти за кроликами. Я пытался придумать, с чего бы им хотеть такое провернуть, но ни единой причины не выдумал. Мистер Уильямз мне велел рассказать об этом Тете Мэй, потому что ничего они сделать не смогут, если им не позволят родственники. Мне хотелось сказать Тете Мэй, но я в последнее время с ней особо не разговаривал, поэтому так и не собрался. Но, сидя наверху, я много про это думал. О том, как некоторые могут поступать с другим человеком так, как им заблагорассудится, и шериф их в тюрьму не упрячет, и о том, как Мама сядет в машину проповедника и уедет прочь. У меня от такого весь ум распирало. Ни о чем больше думать не мог, как представлю себе, как эти двое уезжают, а проповедник всем рассказывает потом, как он помог городку и выручил несчастную женщину. Но, говорил бы он, это же просто по-христиански, а любой добрый христианин с радостью бросится делать что-нибудь подобное.