Неоновая Библия

Наш выпускной устроили в зале на Мэйн-стрит, где всегда проходили выпускные и свадебные торжества. Горели все лампы, а сцену украсили цветами и расставили на ней двадцать стульев для нашего класса. Тётя Мэй уселась поближе к сцене, а я поднялся наверх и сел там, где велел мистер Фарни. Некоторые мои одноклассники уже были там, и мы поздоровались. Мы учились вместе ещё с класса миссис Уоткинс. На мне был новый, только что купленный костюм и одна из старых папиных рубашек. Я первым в семье окончил восемь классов. Тётя Мэй сидела где-то в четвёртом ряду. На ней была большая шляпа, надетая набекрень, и платье в жёлтых цветах. Гроздь мелких жёлтых кудряшек падала ей на лоб прямо над бровью. Я подумал о том, как хорошо она выглядит для своего возраста. Вот только если бы не глаза. Взгляд у неё был усталый и печальный.

Я видел в зале всех своих знакомых. Миссис Уоткинс с мужем сидели рядом со священником, которого пригласили прочитать молитву, но когда она заметила, что я смотрю на неё, то немедленно вперила взгляд в потолок. Мисс Мур сидела в первом ряду, чтобы лучше слышать. С ней была её старая матушка, тоже глухая, но у неё из уха торчал слуховой аппарат, заказанный из столицы, и шнур от него свисал спереди ей на платье. Одна из тех женщин, что свидетельствовали у Бобби Ли Тейлора в тот вечер, когда я был на собрании, сидела сзади и разговаривала с каким-то малышом — наверное, это был её сын. Брюс, тот мальчик, к которому когда-то отвёл меня в гости папа, тоже был в моём выпуске. Я увидел в первых рядах его мать, а она увидела меня, и мы уставились друг на друга. Когда папа потерял работу, отец Брюса перестал с ним дружить. Я снова посмотрел на тётю Мэй и заметил, что рядом с ней сидит тот старик, что играл в ансамбле на контрабасе, и о чём-то с ней болтает. Я удивился, как это его занесло на мой выпускной. Тётя Мэй слегка улыбалась ему, и я сообразил, что он, должно быть, травит анекдоты. Он вообще без конца шутил. Я никогда не любил людей, которые шутят как заведённые, тем более если они рассказывают такие анекдоты, как он, вовсе не смешные, или пытаются передразнивать кого-нибудь, вот как он пытался изображать негров, которые у него выходили совсем не похожими на негров. Я знал, что тёте Мэй он тоже не нравится. Она сама мне сказала. Случалось, она смотрела на него, слушала, улыбалась, а потом отворачивалась и корчила рожи, пока он не видел.

Скоро все собрались, и церемония началась. Мистер Фарни сел за пианино. Священник поднялся на сцену и затянул молитву. Он стоял ко мне спиной, и я заметил, как он сгорбился. Я подумал, что он, наверное, уже совсем старый. Ему было почти пятьдесят, когда нас вычеркнули из церковных списков, а это было ещё до нашего переезда на холм. Перед концом войны он развёлся с первой женой, потому что, по его словам, она выпивала. Довольно скоро он опять женился. Его новая жена играла на органе в какой-то церкви в Мемфисе, где служил его друг. Ей было лет двадцать, и она была хорошенькая, но немного полноватая. Друг священника обвенчал их прямо во время эфира на радио. Когда церемония закончилась, этот друг начал шутить о том, какой хорошей органистки он лишился, и я выключил радио. Не знаю, что стало с первой женой священника, но тётя Мэй говорила мне, что она живёт в Новом Орлеане, а её дочь ходит там в католическую школу.

Когда священник закончил читать, мы все сели, и мистер Фарни произнес речь о том, каким мы были замечательным классом и как он был рад учить нас. Все родители захлопали. Потом мы запели «Дикси», и все подхватили, а мистер Фарни за пианино морщил нос. Потом он вручил нам аттестаты, гласившие, что мы успешно окончили начальную школу и можем поступить в любую старшую школу штата, и выразил надежду, что именно так мы и сделаем. Мы поклялись в верности флагу и прочли стихотворение. Все слишком торопились и всё испортили. Вот так я окончил начальную школу.

Я миновал мисс Мур — она меня остановила и сказала, что гордится мной, — и подошёл туда, где меня ждала тётя Мэй. Она меня поцеловала, и я оглянулся проверить, не видел ли кто, и почувствовал, что краснею. Но тётя Мэй не заметила, как я озираюсь. Она что-то искала в сумочке. Наконец достала какой-то предмет, завернутый в подарочную бумагу. Я развернул обёртку, и это оказались часы, новёхонькие, стоившие, должно быть, не меньше тридцати долларов. Я поблагодарил её и подумал, где же она взяла на них деньги.

Мы вышли в тихий вечер. Было не очень жарко, настоящая жара приходила в долину не раньше августа, просто безветренно, слышалось лишь стрекотание какого-то жучка, названия которого я не знал. Люди, выходя из зала, кивали тёте Мэй. Все знали её по выступлениям. Я было направился в сторону холма, но тётя Мэй сказала:

— Иди сюда, Дэвид. Клайд подвезёт нас до холма.

Я и не заметил, что Клайд всё это время шёл с нами. Оказалось, что он стоит рядом с тётей Мэй. Мне хотелось пройтись, но я пошёл вместе с ними к его пикапу.

— Давай, Дэвид, залезай. — Тётя Мэй открыла дверь кабины, и я встал на подножку.