Неопалимая

На улице воцарилась тишина. Во вновь обретенном безмолвии раздался звон колоколов и тягучие то поднимающиеся, то опускающиеся звуки голосов, сливающихся в священном песнопении. По рукам побежали мурашки. Я вжалась спиной в камни, наблюдая за медленно движущейся процессией жриц в белых одеждах, с опущенными лицами, плавно покачивающих серебряными кадильницами. На их пальцах сверкали жемчужные кольца. По мере того как ладан затуманивал улицу позади них, тени, скрывающиеся в полумраке, смешивались с дымом и рассеивались.

Это, должно быть, сироты – жрицы, посвятившие жизнь очищению. Реликвии Утопших позволяли им погружаться в священные бассейны на многие часы, чтобы подготовиться к очистительным ритуалам, подобным тому, что они проводили сейчас.

И они были не одни. Шесть рыцарей, замыкающих процессию, несли паланкин. Из-за приоткрытых штор была видна женщина в роскошном одеянии из шелка и парчи. На голове ее покоилась митра, обильно расшитая золотом. При приближении паланкина присутствующие касались лбов в знак почтения.

Это была Божественная. На мой взгляд, она выглядела не старше, чем была четыре года назад в Наймсе, хотя ее возраст трудно определить наверняка. С волосами, убранными под митру, и тонкими чертами лица, застывшими под белым гримом, она больше походила на раскрашенную деревянную куклу, чем на человека. Ее многочисленные реликвии завершали впечатление: кольца на каждом пальце, янтарная подвеска на груди, а на коленях – инкрустированный бриллиантами скипетр.

Внутренности сжались, когда паланкин поравнялся с нашей аркой. Дым от кадильниц обжигал горло и щипал глаза. Если бы Божественная использовала какую-нибудь из своих реликвий, сомневаюсь, что Восставшему удалось бы остаться незамеченным в его нынешнем состоянии. Но как я ни ожидала, затаив дыхание, ее белое лицо не повернулось в нашу сторону. Божественная разговаривала с кем-то по другую сторону паланкина, чья личность была скрыта от меня. Кто бы это ни был, тем человеком она восхищалась. Аура одиночества, что преследовала ее в Наймсе, исчезла. Ее широко распахнутые глаза выглядели жаждущими, даже преданными. Я так и застыла в напряжении все то время, что паланкин шествовал мимо. До тех пор, пока картинка не сдвинулась, показывая фигуру, шагавшую рядом с Божественной.

Леандр.

Его взор был прикован к Божественной. Если бы он хоть на миг отвел взгляд, то увидел бы меня, стоящую в тени рядом с Чарльзом. Я знала, что мне не следует смотреть на него, дабы он не почувствовал моего присутствия, но не могла отвести глаза.

Выглядел он нехорошо. Одну руку положил на бортик паланкина, словно помогая нести его вперед, но в бледных пальцах и строгой осанке ощущалось едва заметное напряжение, свидетельствовавшее о том, что священник больше опирается на него, чтобы не хромать при ходьбе.

Теперь, не будучи в пути, он носил полное облачение клирика. Стало понятно, почему он не надевал эти одежды в дорогу. Изысканная серебряная епитрахиль[1], наброшенная на его одежды, испачкалась бы в сельской местности, как и подходящий к нему цингулум[2]. Сами одеяния были совершенно такими же, за исключением серебряного окулуса, вышитого у горла, чуть пониже воротника, яркого на фоне черной ткани, обрамленного с двух сторон епитрахилью, узор которой, как я поняла, изображал переплетающиеся цепи.

Я задумалась, скольким людям он вчера причинил боль, раз ему теперь так тяжко. И сколько еще боли причинит, преследуя меня, если узнает, что я все еще жива. Несмотря на то что ему было больно, выражение его лица оставалось спокойным и отрешенным, подобно высеченному лику святого, благочестиво взирающего со свода и не обращающего внимания на страдания внизу. Торжественно-священное спокойствие Леандра делало его скорее равным Божественной, нежели ее подчиненным.

Наконец паланкин скрылся за поворотом. Я затаила дыхание, когда песнопения стихли, сменившись голосами торговцев, предлагающих свои товары.

Но и после того, как движение возобновилось и Чарльз вывел меня обратно на улицу, я еще долго ощущала внимание Восставшего, следующее за процессией. Он остался странно настороженным, пока мы пробирались сквозь шум и вонь города, а мой взгляд был прикован к булыжникам.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – наконец произнес он, – но ты должна пообещать не реагировать.

Я взглянула на Чарльза, затем слегка кивнула в знак согласия.

– Я выяснил, откуда в этом городе запах Старой Магии. Монашка, он был прямо перед нами все это время. Запах исходит от священника.

Глава одиннадцать