Неопалимая

– Я не ощущал такого сильного запаха Старой Магии со времен Скорби, – продолжал Восставший, находясь почти в восторге от происходящего. – От него прямо-таки несет ею. После возвращения в город он, должно быть, возобновил занятия. В дороге от него не пахло.

Слишком много для того, чтобы не реагировать. Я едва не споткнулась о брусчатку. Подождала, пока мимо не загрохочет телега, и заговорила, наблюдая за Чарльзом краем глаза.

– Почему ты не заметил вчера после битвы? Мне показалось, ты говорил, что был внимателен.

– Через твои чувства. Я не использовал свои. Но полагаю, что и тогда от него тоже пахло. Это тот же самый запах, что я уловил за стенами и на каждом духе, с которым мы сражались после Наймса.

Я заставила себя не оглядываться через плечо – бесполезная реакция; Леандр уже давно скрылся из виду.

– Как он это делает? Зачем?

– Не спрашивай меня. Если бы я мог читать мысли людей, то не оказался бы запертым в костяшке пальца маленькой девочки. Это у тебя мясные мозги. Почему бы тебе не воспользоваться ими?

– Но…

– Нам придется поговорить попозже, монашка. Мы почти достигли монастыря.

Я открыла было рот, чтобы спросить, откуда он знает, но, к моему разочарованию, дух уже пропал. Подняв голову, обнаружила, что мы вошли в более старую и тихую часть города, где здания были построены из одинакового серого камня, а поверхность булыжников под ногами выглядела почти гладкой. Дневной свет не померк, но мне показалось, что на улицу упала тень. В воздухе повис холодок, которого раньше не было.

Я задавалась вопросом, таким ли был Лораэль до Скорби. Вились ли повсюду слухи, шепотки. Таились ли по углам непроглядная тьма и безликий страх.

Чарльз завел меня за угол, и в поле зрения появились стены монастыря, покрытые мхом. Они выглядели так, словно когда-то находились за пределами города, а затем были поглощены разросшимся Бонсантом. Монастырские ворота стояли распахнутыми, их проем был достаточно широк, чтобы рядом могли проехать сразу две повозки с трупами; беженцам помогали войти внутрь: некоторые шли без посторонней помощи, другие хромали, опираясь о плечо товарища. На импровизированной подстилке лежал человек, укутанный в одеяло – его единственная оголенная рука казалась мертвой, пурпурная от плеча до кончиков пальцев из-за скверны. Всхлипы и болезненные стоны наполняли воздух.

Когда мы достигли ворот, какой-то звук отвлек меня от размышлений. Из недр монастыря доносился настораживающий шепот, словно группа сестер лихорадочно бубнила себе под нос литании[3]. Несмотря на то что он становился все громче и громче, по мере того как мы приближались, казалось, никто больше не замечает его. Я взглянула на Чарльза, но он лишь ободряюще улыбнулся.

За порогом я не увидела ничего необычного – ничего, что могло бы объяснить этот таинственный шепот. Волосы на руках встали дыбом. Я подумала, не схожу ли с ума.

Мне казалось, что потускневшее железо монастырских ворот странно пульсирует. Воздух сгустился, стало трудно дышать. Когда их тень упала на меня, из путаницы звуков начали пробиваться отдельные голоса – одни спокойные, другие сердитые, которые словно шипели прямо мне в уши.

– Госпожа, мы просим милости для слуг Твоих…

– Сгинь, нечистый дух!

– Мы просим защиты для тех, кто находится внутри…

– Мы изгоняем тебя! Мы изгоняем тебя во тьму!

– Пусть наши молитвы противостоят злу…

– Мертвым нет здесь места!

– Пусть наша вера будет подобна железу, несмотря на то что тела наши – прах…

Меня пронзила дрожь. Шепот доносился от самих ворот. Это были голоса давно умерших сестер, что выковали ворота, их молитвы вбивались в раскаленное железо с каждым ударом молота. Живые не могли их слышать, но духи слышали. Вот чем были монастырские ворота для Мертвых.

Каждый голос вонзался в меня, словно клюв нападающего ворона. Я съежилась, чтобы защититься от их незримого натиска, упрямо продолжая идти. Пожилая женщина, которой помогали пройти мимо, бросила на меня обеспокоенный взгляд, но если и сказала что-то, то я ее не слышала.