Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

Этот самый рассказ встречается и в "Жизни царя Асоки", изложенной на основании индийских источников Бюрнуфом в его истории буддийства. Мы его не приводим здесь по причине значительного объёма. Разница между обоими рассказами заключается лишь в самых мелких подробностях. Но заметим, что в "Жизни Асоки" только иначе рассказано исцеление царевича: зрение возвращается ему само собою, в ту минуту, когда он упрашивает отца своего не мстить его мачехе; тем не менее царь велит предать её пыткам, и её сожигают.

Во всех этих пересказах основание везде одно и то же: молодой человек отвергает любострастные предложения замужней женщины; она старается потом понапрасну отомстить ему, и наконец его добродетель награждается блистательным образом. При этом в главных рассказах везде говорится, что герой на время лишён зрения и потом снова получает его; сверх того в иных рассказах даже мелькает подробность о чаше (3-й и 4-й рассказ Сомадевы). Самого коренного, самого древнего рассказа, ходившего по Востоку и послужившего прототипом для последующих, мы не знаем, но самым полным, самым эпическим покуда является легенда в "Записках о западных странах" и в "Жизни царя Асоки". Рассказ "Шах-Намэ", конечно, содержит мотивы очень древние, но не в полном их составе, а только некоторые части и притом весь рассказ переполнен риторическою, искусственною орнаментистикою позднего сравнительно времени. Напротив, в легенде "Записок" коренной мотив является в настоящем свете и значении, в форме простого исторического рассказа из круга древнеиндийской жизни. Из числа прочих рассказов особенно важен тот, где изложена повесть о царевиче-отшельнике и купецкой жене. Здесь, кроме близости всего вообще рассказа, для нас интересна та подробность, что юноша, герой повести — царский сын, молодой красавец, избравший долю странствующего нищего монаха.

Эта подробность служит нам прямым переходом к рассмотрению нашей русской былины уже не в главных только её чертах, а в её характеристических особенностях.

Что такое наши калики? Неужели в самом деле надо признавать их точно такими же калеками, какие с незапамятных времён ходят по святым местам русским и поют духовные песни? Нет, это не простые увечные, изуродованные и безобразные слепые нищие, которых ремесло — выпрашивать милостыни. Они все в настоящей былине, совсем напротив, не что иное, как могучие, крепкие, но переодетые богатыри. Сама песня называет их "молодцами", "дородными молодцами", "удалыми добрыми молодцами"; у них у всех "резвые ноги"; двое из них, атаман и его брат, постоянно получают название "молодых", а сам атаман — красавца: "от лица его молодецкого как бы от солнышка от красного лучи стоят великие", "на его лицо молодецкое не могут зреть добры молодцы, а и кудри на нём молодецкие до самого пояса"; от их голоса богатырского "дрогнула матушка сыра земля, с дерев вершины попадали, под князем конь окорасчился, а богатыри с коней попадали"; "с теремов верхи повалилися, а с горниц охлопья попадали, в погребах питья всколебалися"; княгиня сажает их обедать "в столовую богатырскую"; они побивают посылаемых за ними в погоню богатырей; наконец, в одной песне им даже прямо говорят: "Не калики есть перехожие, есть вы русские могучие богатыри". Все эти черты указывают нам ясно на то, что калики этой песни имеют мало общего с простыми каликами, с каликами-странниками, какие в нашей земле всегда были и есть по сю пору. Это калики переряженные, калики-богатыри.

Но особенность эта не есть опять-таки самостоятельная черта древнерусской жизни: в настоящей песне мы встречаем только повторение одной особенности, принадлежащей Востоку, и притом исключительно Востоку брахманскому и буддийскому.